Обвал
Шрифт:
Между тем немецкий офицер заметил Зиякова, поднял руку в приветствии:
— Хайль Гитлер!
Что-то совершенно непонятное!
Зияков тоже взмахнул рукой, остановившись перед гитлеровцем — в трех шагах от него. Надежда появилась: лейтенант что-то таит, выжидает. Ведь финка при нем: пырнет — и бежать.
— Господин майор Носбауэр, перед вами Муров.
Опять, похоже, какая-то маскировка со стороны лейтенанта Зиякова.
— Гут! Гут! — ответил Носбауэр, с виду интеллигент, при галстуке и в белых перчатках. — Вы слишком долго задержались в катакомбах.
Зияков на это Носбауэру отвечает:
— Майор Русаков убит. Постарался — и умыл руки.
«О, хорошо водит за нос! — подумал я. — Майор жив! Точно, маскировка со стороны Ахмета Ивановича…»
— Господин Муров! — заулыбался гитлеровец. — Вас ждет большой наград! В общем, можете себя считать полным владельцем Керченского морского порта. Но еще небольшое дело за вами… Это генерал Акимов… Имею честь! — Носбауэр взмахнул рукой и быстро скрылся за выступом.
Зияков же мгновенно выхватил финку и пульнул ее в направлении скрывшегося Носбауэра. И сам бросился за выступ…
Он долго не появлялся, рука моя побелела держать наготове пистолет в ожидании слова «Пли!». Пожалуй, прошло около часа, когда Зияков поднялся ко мне в седловину и говорит, глядя мне в лицо:
— Этот дурак принял меня за Дронова… Я ему и врезал финкой насмерть!.. А у тебя, Сухов, крепкие нервы… Если бы ты бабахнул, все испортил бы. Где-то здесь таится Дронов, он же у немцев числится под фамилией Муров… Бери свои запалы, — достал он их из кармана брюк. — Ну, бабахнул бы?
— Еще как!.. Но потом я понял, что вы, товарищ лейтенант, маскируетесь, кого-то изображаете. На крючок ловите.
— Да уж такое задание, Николка. Русаков инструктировал с глазу на глаз… Майор сказал мне: «Дронов обязательно придет на сопку с седловиной». Вот на эту самую… Надо ждать, а потом будем резать… Кушай!.. — Он достал из-за пазухи хлеб, банку мясной тушенки: — Гуляй и вспоминай дурака майора Носбауэра. Сволочь, жует нашу еду… Сегодня какой день?
— Вторник, товарищ лейтенант.
— О! Тоже для меня счастливый день… Взгляни-ка, кто-то идет…
На горизонте показался край солнца. Какой-то шумок послышался сразу с двух сторон, и на меня сзади сиганул человек, прижал к земле; краем глаза я увидел: Зияков!
— Товарищ лейтенант!..
— Не дыши! Ты, оказывается, знаешь немецкий язык!.. Очень опасный для меня человек. Прощайся с жизнью…
И вдруг, словно сильным вихрем, Зиякова сдуло с меня. Я вскочил на ноги, увидел: Сучков жмет Ахмета к земле. Наконец он скрутил Зиякова, сорвал с него оружие, отбросил…
— Сучков, ты, видно, со страха принял меня за фашиста?! — воскликнул Зияков, ворочая выпуклыми, налившимися кровью глазами.
— Нет, господин Зияков-Муров, не ошибся я. Теперь в моих руках все доказательства. — Вдруг он изменился в лице. — Значит, ты убил майора Русакова. Ну и гадюка, значит! Топай под трибунал! Фу! Пакостно на тебя смотреть…
Сучков подошел ко мне, привлек одной рукой к себе:
— Жить будем, Сухов… Значит, так… Я за вами почти следом шел, был с тобой рядом, все слышал и видел. У тебя, Миколка, выдержка нашлась…
К тайному лазу мы подошли ночью. На карауле стоял Лютов. Он пропустил Сучкова, связанного Зиякова и меня…
Я стою у могилы майора Русакова… «Маркел Иваныч, да как же это так?.. Ты для меня был ровно отец родной», — думал я, глядя на свежий, еще не осевший могильный холмик из раздробленных камней.
— Ну, Миколка, — по голосу я узнал Бокова, — крепись, Маркела Ивановича не вернешь… Я беру тебя своим порученцем.
Неподалеку, за выступом, в кромешной темноте вспыхнул свет, и потом — наверное, спустя полминуты — прогремели винтовочные выстрелы. Кто-то вскрикнул и тут же захлебнулся.
— Вот чем кончается жизнь презренного наемника, — сказал Боков и, взяв меня под руку, повел на КП.
Навстречу попался лейтенант Сучков с небольшой котомкой за спиной. Он остановился, вскинул руку к помятой шапчонке:
— Егор Петрович, я готов в путь-дорогу. Спешить надо, пока Густав в Керчи.
Боков обнял Сучкова, похлопал по спине:
— Я надеюсь, дорогой Иван Михайлович, что ты договорился с Крайцером…
— Он будет ждать меня у южного пролома…
Боков вновь обнял Сучкова и потом, отпустив его, подтолкнул в спину:
— Ни пуха ни пера, Иван Михайлович.
— Это куда он? — спросил я.
— На ту сторону пролива, искать штаб фронта. Сучков уже ходил по вражеским тылам. Мне бы быть таким, как Иван Михайлович! Это с виду он вроде бы увалень… А в душе… «Если надо, значит, надо», — вспомнил Боков слова Сучкова. — Ты сегодня напиши приказ о назначении сержанта Лютова командиром взвода разведки. Сам Сучков рекомендовал его. Справится, потянет?
— Еще как! — ответил я, не задумываясь. — Хоть с виду он и шебутной, но душа у него правильная, надежная…
Красные лепестки фитильков, рассеивая вокруг темноту, еще резче оттеняют границу мрака. Впечатление такое, что там, в тридцати метрах от штабного отсека, бездонная пропасть: разбегись — и полетишь в тартарары.
Исторгает наружный свет лишь «проклятый пролом», который время от времени продолжает мучить, жестоко дразнит всплесками воды. Старший лейтенант Боков, как я знал от самого Егора Петровича, вчера окончательно решил выйти через эту дыру на поверхность, разгромить гитлеровских истязателей, добыть воду — плачущие каменные своды и стены почти высохли и в подставленных кружках все реже слышится говор капели.
У пролома, задрав голову, стоит Григорий Тишкин с подставленным котелком и ждет случая, — может, немец ливанет ради своей бесчеловечной шутки…
— Нам надо поколотить гитлеровцев, — сказал Боков собравшимся в штабной куполообразный отсек. — Я требую еще раз обратить внимание на состояние противогазов. Чтобы экипировка у каждого была штатной.
— И пуговицы надраим!..
— И это неплохо, — поддержал Боков. — Берите пример с коменданта, — кивнул он на лейтенанта Шорникова, с первых дней подземной обороны строго следящего за своим внешним видом.