Обязан жить. Волчья ямаПовести
Шрифт:
— Вернулся, Тиша, — раздался женский голос из-под навеса крыльца. — Да иди сюда… Куда ты?
Он шагнул на ступени и, слепо протянув руки вперед, столкнулся с мягко дрогнувшими пальцами. Из открытой двери флигеля тянуло теплом жилого духа и там, в глубине комнатушки, тлел на столе крошечный, с желтую горошинку, огонек коптилки.
Соколов долго вертел в руках письмо, найденное в хате Павлюка, рассматривая его со всех сторон. Ухватив за уголок, глядел на свет, пыхая в листок клубами табачного дыма из трубки. Потом сказал, задумчиво пожевав сухими губами:
— Значит, снова объявился Корень… Ожидай скорой беды. Такие, как он, не успокаиваются до последнего часа. Я знаю, где живет его мать. Когда-то у отца Корня была оптовая торговля зерном. Жива мать… Уже старуха. Собственный дом на Конюшенной.
— С чего живет?
— Самогон варит, тайно продает знакомым.
— Ну вот я ее на этом деле и застукаю, — сказал Глоба. — И посмотрим там, что из себя представляет жена Корня. Давай, Николай Прокопьевич, ордер на обыск, а если нужно, и на арест.
— Возьми с собой милиционеров, — посоветовал Соколов, — вдруг объявится сам батько Корень. Того и втроем не скрутить. А пуляет из пистоля как с правой, так и с левой.
Дом на Конюшенной номер два был кирпичным, с крашеной зеленой крышей. В дверь стучали долго, пока не послышался стук отбрасываемых запоров. В проеме показалась сгорбленная старуха в рваном платке, нечесаная, мутные кругляки железных очков висели на крючковатом носу.
— Милиция, — коротко сказал Глоба. — Разрешите? Старуха в удивлении отступила в коридор, зло впившись в Тихона слезящимися глазками поверх стекляшек. Милиционеры быстро заглянули в комнаты — никого нет.
— Гражданка Корнева?
— Чего вам трэба? — сердито прокричала старуха. — Беса тешите? Людям жить спокойно не даете!
— Незаконные действия проявляете? — невозмутимо спросил Глоба.
— Какой закон при беззаконии?! Безбожники, хреста на вас нет…
— Самогоном торгуете, гражданка Корнева?
— Паразиты! — воскликнула старуха, в ярости потрясая костлявыми кулаками. — Уже наябедничали, псы шелудивые! Честным людям дыхнуть нельзя без соседского глаза!
— Приступайте, — коротко проговорил Глоба милиционерам, а сам пошел по комнатам дома.
Везде царило запустение — грязью покрылись подоконники, пол давно не видел веника, на мебели слой летучего праха. И сильно пахло забродившей бурдой для самогона, этим запахом, казалось, было пропитано все — стеганые шелковые одеяла на постелях, половики, ажурные занавески на окнах, посеревшие от пыли. По скрипучим ступеням Глоба поднялся в мезонин и, легонько толкнув низкую дверь, вошел в побеленную комнатушку. Он смущенно замер, увидев на диване женщину с книжкой в руке. Она глядела на стоящего у порога с немым интересом, насмешливо вздернув брови. Ситцевый халат открывал белые ноги выше колен, но это женщину ничуть не смущало — она лежала на спине, утонув в мягких подушках, лениво перебирая пальцами с накрашенными ногтями мягкие волосы, завитками падающие на полную шею.
— Простите, — сказал Глоба. — Милиция ведет в доме обыск. Кто вы такая? Прошу документы.
— Что же вы ищете? — женщина прищурила темные глаза, удлиненные тушью, даже не шелохнувшись под строгим взглядом Тихона. Он отметил это спокойствие и то, что она была очень красива.
— Есть сведения, что здесь тайно гонят самогон.
— Безусловно, — пожала плечами женщина, не удивившись, словно это подразумевалось само собой. — А где сейчас его не гонят? Вам не скучно заниматься такой ерундой?
— Но согласно закону, который запрещает изготовление и продажу спиртного…
— Полноте, мужчина, — небрежно отмахнулась крашеным пальчиком женщина. — О чем вы? Старуха заплатит любой штраф.
— Боюсь, — холодно проговорил Глоба, — этого будет мало.
— Вы нас арестуете? — весело улыбнулась женщина. — Не пугайте, пожалуйста, в вас нет ничего страшного. Красивый мужчина. Вы так приятно смущаетесь.
— Что вы читаете? — спросил Глоба и, присев на краешек дивана, вынул из рук женщины затрепанную книжку. — «Приключения Ната Пинкертона…»
Он почувствовал, как к его спине прильнуло жаркое тело, и, не отодвигаясь, сказал:
— Берите документы и вниз… Вам придется отвечать по всей строгости закона.
— Пшел отсюда, — сразу потемнев лицом, прошептала женщина. — Ишь, прилип… Целоваться еще полезешь? Так я с легавым никогда…
— Мадам, — засмеялся Глоба, — к чему эти разговоры? Берите документы и вниз…
Он поднялся с дивана и вышел из комнаты, зная, что она пойдет за ним. На первом этаже милиционеры выносили из кладовки тяжелые четверти, полные мутной жидкости. На огороде их швыряли о дорожку, устланную битым кирпичом. Бутылки раскалывались со звенящим всхлипом, выплескивая шипящие волны. Старуха оцепенело смотрела на лужи, казалось, случившееся лишило ее дара речи.
— Составим акт, — сказал Глоба и вернулся в комнату.
Женщина уже сидела у стола, закинув ногу за ногу, небрежно бросив перед собой книжечку паспорта. Губы ее были капризно надуты, а темные глаза пылали благородным негодованием.
— Корнева… Ирина Петровна, — прочитал Глоба, развернув документ. — Значит, вы супруга сына хозяйки этого дома?
— Там написано черным по белому.
— Так, — проглянул Глоба, с пристальным вниманием рассматривая женщину, — Кто ж ваш муж?
— Корнев Михаил Сергеевич, — отчеканила женщина.
— Где он сейчас?
— Не имею понятия, — пожала она плечами.
— Как бы поточнее? Когда видели его последний раз?
— Недели две тому назад.
— Прошу подробнее.
— Мы жили в Ташкенте… Между прочим, там и познакомились. Михаил решил вернуться на Украину.
— Вы знаете, почему он не сделал этого раньше?
— Здесь было голодно, — заколебалась женщина. — Ужасные условия… Он мне так объяснял. Вопросы еще будут?
— Поэтому он и уехал отсюда?
— Возможно. Прежняя его жизнь меня мало интересует.