Очарование зла
Шрифт:
Болевич не стал ликвидировать последствия обыска. Напротив, демонстративно выложил все бумаги, которые не успел просмотреть, на стол. Сам уселся в кресло, развернул газету.
В комнату вошел, как и ожидалось, Александр Иванович Гучков. Остановился, озираясь по сторонам в недоумении. В первые минуты его государственный ум никак не мог вместить столь неожиданного вторжения. Затем Гучков заметил в кресле человека.
— Добрый вечер, Александр Иванович, — приветливо поздоровался Болевич,
Он проделал это точно в то самое мгновение, когда требовалось: Гучков уже осознал наличие в квартире посторонних, но не окончательно еще пришел в себя.
— Что… Что все это значит? — осведомился Гучков, демонстративно не замечая протянутой ему руки. — Каким образом вы здесь очутились, милостивый государь?
Болевич развязно улыбнулся, вытер ладонь о полу пиджака, как если бы Гучков все же пожал ему руку и теперь Болевич желает избавиться от потных последствий такового рукопожатия. (Александр Иванович зачарованно следил за его манипуляциями.)
Болевич полез в карман и вынул оттуда ключ. Покачал ключик перед своим носом, водя вслед за ним глазами.
— Самым обыкновенным способом, Александр Иванович! С помощью вот этого ключа.
Гучков попытался выхватить у него ключ, но Болевич оказался проворней и опять спрятал свою добычу в кармане.
Гучков сел в оставленное им кресло, заложил ногу на ногу. Хмуро поинтересовался:
— У вас есть ключ от моей квартиры?
— Именно.
— И как он у вас оказался?
— Мне дала его ваша дочь, — мягко улыбнулся Болевич. Сейчас он думал о Вере как об агенте, как о человеке совершенно постороннем. Он даже лица ее себе не представлял.
— Вера? — выговорил Гучков и задышал. — Не может быть!.. Ее вообще сейчас нет в Париже!
— Разумеется нет. — Болевич пожал плечами. — Она дала его мне еще до своего отъезда. Чтобы я не ждал ее под дверью, когда она опаздывала. У нас был роман, она не рассказывала? Мы встречались здесь иногда… в ваше отсутствие. Впрочем, о чем я говорю! Вы лучше меня знаете, что ваша дочь отнюдь не отличается пунктуальностью!
Гучков продолжал шумно дышать. Выпученные глаза его натужно шевелились в орбитах. Наконец Александр Иванович не без труда породил следующий вопрос:
— В таком случае, что вам надо в моей квартире?
— А! — Болевич махнул рукой с небрежностью, как бы подчеркивая, что речь идет о совершенно обыденном деле. — В вашей квартире я искал документы, которые свидетельствуют о сотрудничестве советского маршала Тухачевского с германским Генеральным штабом… Если я их сейчас же от вас получу, то мгновенно избавлю ваше превосходительство от своего присутствия.
— Вон!.. — просипел Гучков.
Болевич присел на край стола, изящно покачал
— Александр Иванович, мы же с вами взрослые люди, — молвил Болевич, глядя на Гучкова едва ли не игриво.
«Строил глазки под Каховкой». Вот еще одно воспоминание некстати…
Гучков собрался с силами, приподнялся на кресле:
— Вы покинете мою квартиру в эту же секунду! Иначе я вызову полицию. А завтра о вашем бесцеремонном вторжении будет написано во всех газетах!
— Не горячитесь, Александр Иванович, — сказал Болевич и, наклонившись, поднял с пола телефон, составленный со стола во время обыска. — Можете и позвонить… Как вам угодно. Впрочем, я оставляю за собой право также воспользоваться свободой прессы. Так что завтра во всех газетах появится сообщение о том, что Вера Александровна Гучкова, дочь видного монархиста, председателя Государственной Думы всея Великая, Малая и Белая Руси третьего созыва и прочая, и прочая… словом, Верочка является сотрудником зарубежной разведки НКВД.
— Л… ложь, — выдавил Гучков. — Клевета!
— С подтверждающими мою правоту фотокопиями документов, — добил Болевич.
— Наглая ложь! — Гучков опять набрался сил.
Болевич наблюдал за этим борением и внутренне не мог не отдать должное сидящему перед ним человеку. Придавленный обстоятельствами, явно накануне приступа — он призывал на подмогу всю свою человеческую мощь. Силы Гучкова приходили и уходили, как прилив и отлив; он все еще сражался. Удивительное поколение.
Все дело, должно быть, в свежем воздухе и хорошем питании. У всех эмигрантов поколения Гучкова поразительно хороши все внутренние органы, и даже гомерическое пьянство не в силах победить их печень и почки. То, что валит с ног лошадь или более молодую эмигрантскую поросль, для великих стариков — простая шалость. Кхэ-кхэ… Секрет несокрушимости их плоти и духа — в благополучнейшем детстве. Даже у Веры детство было перебито разными ненужными ребенку обстоятельствами. А у таких, как Эфрон и Марина (да и сам Болевич), отобрали юность. Тоже ничего хорошего.
— То, что вы сказали, — наглая ложь! — загремел во всю мощь голос бывшего председателя Государственной думы.
— Увы, это правда, — с сочувствием отозвался Болевич. — Может быть, горькая для вас, не исключаю, но правда. И вы прекрасно понимаете сейчас, что я не лгу, Александр Иванович. Ведь так? — Он встал, потянулся, с удовольствием хрустнул суставами. — Вы мудрый человек, вашему жизненному, житейскому и даже житийному опыту я откровенно завидую. Давайте обсудим все спокойно, хорошо?