Очерки истории европейской культуры нового времени
Шрифт:
Прошло сто лет, и о статье Толстого против Шекспира почти все забыли. Лучшие режиссеры до сих пор ставят все новые и новые спектакли и фильмы по Шекспиру, получая за них престижные международные награды. Сыграть Гамлета мечтают все знаменитые актеры нашего времени. Что еще нужно для доказательства неправоты Льва Николаевича? Беда, однако, в том, что многие нынешние постановщики шекспировских пьес вынуждены подстраиваться под вкусы массового зрителя, а этому зрителю рефлектирующий интеллигент, увы, больше не нужен. А это означает, что очень скоро, боюсь, уйдут навсегда в историю не только донкихоты, но и гамлеты. Именно потому, что еще во времена Шекспира из европейской жизни (и, соответственно, из искусства) стала исчезать вера в абсолютные истины.
В 1940-х годах два очерка по поводу статьи Толстого о Шекспире написал Джордж Оруэлл. Сначала он подготовил для Би-би-си специальную программу, посвященную этой статье. Тогда он считал ее одним «из величайших в истории образцов моральной, неэстетической, точнее,
Это было написано в 1941 году, а шесть лет спустя Оруэлл почему-то вновь вернулся к этой же теме. И рассматривал ее уже совсем по-другому. Теперь он полагает, что спор Толстого с Шекспиром – «это спор между религиозным и гуманистическим отношением к жизни». Трагедии Шекспира, по Джорджу Оруэллу, «проникнуты гуманистической верой в то, что, несмотря на все несчастья, жизнь стоит прожить и что человек – это благородное животное». Толстой же предъявлял к искусству «неземные требования». Он стремился отречься от мирской жизни для того, чтобы стать счастливым. Счастья он так и не обрел, и конец его жизни заставляет вспомнить судьбу шекспировского короля Лира. Что же касается обычных людей, то им Царствие Небесное не очень-то нужно, куда важнее успех в земной жизни. «Большинство людей получают от жизни довольно много радостей, хотя, в сущности, жизнь – это страдание, и только самые юные и самые глупые воображают, что это не так, – пишет Оруэлл. – Люди продолжают работать, растить потомство и умирать, а не калечат то, что заложено в них природой, надеясь обрести где-то иную форму существования». Их право на такую жизнь защищает, по мнению Оруэлла, идеология гуманизма. Религиозное и гуманистическое мировоззрения непримиримы, считает он, хотя между ними порой и возникает «кажущееся согласие».
Думаю, что Джордж Оруэлл верно заметил, что спор Толстого с Шекспиром носит мировоззренческий характер. В этом споре отражается конфликт между религиозным и арелигиозным (даже антирелигиозным) сознанием. Но только вряд ли шекспировское мировоззрение можно однозначно считать гуманистическим. Напомню, что Лев Николаевич писал о том, что в миросозерцании Шекспира нет места не только религиозным, но и гуманитарным устремлениям.
Впрочем, представления Толстого и Оруэлла о гуманизме различны. Оруэлл, будучи человеком неверующим, упрощенно, на мой взгляд, если не сказать примитивно, толкует религиозное мировоззрение Толстого. С его точки зрения, «христианское мироощущение своекорыстно и гедонистично, поскольку цель у христиан одна: уйти от болезненной борьбы в земной жизни и обрести вечный покой в какой-то небесной нирване». Корыстен был, по мнению Оруэлла, и Лев Толстой, рассчитывающий получить на том свете компенсацию за праведную жизнь. Неслучайно, мол, он набросился в своей статье прежде всего на шекспировского «Короля Лира». Ведь трагическим финалом этой пьесы Шекспир, как считал Оруэлл, хотел выразить абсолютно неприемлемую для Толстого мысль: «Если хочешь, отдай свои земли, но не рассчитывай этим поступком достигнуть счастья. Скорее всего, ты его не достигнешь. Если живешь для других, так и живи для других, а не ищи себе выгоду окольным путем».
Упрека в своекорыстии Толстой, уверен, не заслуживал. Ни в какую «небесную нирвану» он не верил и писал, что «сущность перемены, совершающейся при телесной смерти, недоступна человеческому уму». И все же сознание Толстого в конце жизни, несомненно, было религиозным. Не только потому, что он верил в Бога. Важно, что Толстой совершенно иначе, чем Шекспир и, по-видимому, Оруэлл, смотрел на главную жизненную задачу человека. Лев Толстой, конечно, знал, что в каждом человеке есть животное и духовное начало, но он очень хотел, чтобы первого было поменьше, а второго – как можно больше. Толстой был убежден: человек обязан подчинить потребности тела потребностям души.
У шекспировского короля Лира есть высказывание о природе женщин:
Наполовину – как бы божьи твари,
Наполовину же – потемки, ад,
Кентавры, серный пламень преисподней,
Ожоги, немощь, пагуба, конец!
В более широком контексте эти слова, очевидно, касаются не одних только женщин, но всех людей обоего пола. В этом позиции Шекспира и Толстого совпадают. Различие состоит в другом, в том, что Шекспир воспринимал двойственную природу человека как данность, которую изменить нельзя. Он полагал: в любых обстоятельствах человек всегда обязан продолжать борьбу за жизнь, действуя так, чтобы можно было реализовать в конце концов все то, что заложено в нем природой. Согласно его логике, человек обязан проявить в земной жизни как свой духовный потенциал, так и свои животные инстинкты. Ясно, что Толстой с такой точкой зрения согласиться не мог и потому сердился на Шекспира. Оруэлл же с шекспировской оценкой был солидарен. В этом как раз и проявилось совершенно разное понимание двумя писателями смысла человеческого существования.
Что может служить критерием истины в этом споре? С точки зрения Оруэлла, ценность драм Шекспира доказана их долговечностью. «Всю силу своего осуждения он (Толстой – В. М.) направил против Шекспира, словно разом загрохотали все корабельные пушки, – писал Оруэлл. – А каков результат? Прошло уже сорок лет, но слава Шекспира по-прежнему непоколебима; от попытки же ее уничтожить остались лишь пожелтевшие страницы толстовского очерка, который вряд ли кто-нибудь читает и который бы совершенно забыли, если бы Толстой не был также автором “Войны и мира” и “Анны Карениной”». Да, Толстой был величайшим писателем, и поэтому к его голосу особенно внимательно прислушивались. Но он был еще и глубоким мыслителем и пользовался громадным авторитетом в народе. В 1902 году А. Суворин писал в своем дневнике: «Два царя у нас – Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии». «Трон» Льва Толстого был непоколебим, потому что его нравственная позиция была понятна и близка простым русским людям и в то же время привлекала к себе внимание едва ли не всех выдающихся деятелей мировой культуры.
Думаю, самому Оруэллу не так-то просто было бы объяснить, почему он дважды в течение нескольких лет обращался к «совершенно забытой статье». Причем в первом своем очерке Оруэлл пишет о том, что все, написанное в статье Толстого, правомерно и полезно, а во втором называет статью «надуманной», противоречивой, имеющей целью отравить удовольствие от наслаждения творчеством Шекспира, долговременная популярность которого лучше всего доказывает его «невиновность». Возможно, изменение отношения Оруэлла к статье Толстого в 1947 году связано с тем, что в это время он уже написал «Скотный двор» и работал над романом «1984». Бывший троцкист как раз пересматривал свое отношение к всеобщим ценностям, и активная защита Львом Николаевичем универсальных идеалов в статье о Шекспире стала его раздражать. В те годы, когда только что был уничтожен нацизм, но еще жив был другой вид тоталитаризма – сталинский, не один только Оруэлл, но очень многие европейские интеллектуалы явно недооценивали опасность превалирования эгоистических интересов. Но такая опасность всегда существовала, и сегодня, к сожалению, она являет собой серьезную угрозу человечеству.
Правящая сейчас в мире либеральная система, с одной стороны, всячески поощряет индивидуализм, а с другой, вырабатывает действенные механизмы управления уровнем человеческих потребностей. Вполне способна эта система влиять и на общественные вкусы, в том числе и художественные, но направляет она их, увы, почти всегда в одну сторону – туда, где это помогает крупному бизнесу извлекать из вложенного капитала максимальную прибыль. Вряд ли в этих условиях популярность произведений искусства можно считать критерием их достоинства. Пьесы Шекспира наверняка еще какое-то время будут привлекать внимание зрителей, но и они, по-видимому, скоро утратят былую славу. Потому что сейчас всякое большое искусство активно вытесняется примитивнейшей шоуманией. Не исключено, что все это закончится гибелью культуры как таковой. Хотелось бы верить, что этого не случится.
Чего же все-таки хотел Лев Николаевич?
Первое правило милосердия в том, чтобы довольствоваться малым, потому что только тот, кто доволен малым, может быть милосердным к другим.
Джон Рёскин
Очевидно, что Толстой, когда он писал свою статью о Шекспире, был глубоко религиозным человеком (что было, кстати, не типично для образованных людей того времени, особенно на Западе). Но его религия не была привязана к каким-либо церковным традициям и многими рассматривалась как своеобразное чудачество гения. Толстой не признавал права церкви (католической или православной) на посредничество в отношениях между человеком и Богом, не верил в ее способность быть единственным комментатором христианского учения. Иисус был для него не ипостасью Бога, а лишь одним из учителей человечества (правда, величайшим). Православные иерархи по-своему были правы, отлучив Толстого от церкви. Толстой верил в Бога, которого понимал как «всемирное невидимое начало, дающее жизнь всему живому». В душе каждого человека, считал он, есть нечто, что связывает его с началом всего сущего. Чтобы почувствовать эту связь, нужно освободить свою душу от всего того, что «препятствует любви к людям и сознанию своей божественности». Это «грехи, т. е. потворство похотям тела; соблазны, т. е. ложные представления о благе; суеверия, т. е. ложные учения, оправдывающие грехи и соблазны».