Очерки истории европейской культуры нового времени
Шрифт:
Типичным представителем эпохи барокко был Савиньен де Сирано де Бержерак, чей образ вывел в своей знаменитой пьесе Эдмон Ростан. Талантливый поэт, драматург, философ, вольнодумец и одновременно вояка-авантюрист, игрок, бретер и забияка, прославивший себя победами на бесчисленных дуэлях никак не меньше, чем творчеством. Соединение всех этих качеств в одной личности было в то время типичным. Ведь картежная игра, война, дуэль – это прежде всего соревнование (пусть война или дуэль и грозят в случае поражения смертью), а соревновательный дух изначально был присущ зарождающейся общественности, или, как тогда говорили, «публике».
Публика эта собиралась прежде всего для совместных развлечений и всегда жаждала занимательного зрелища. В такое зрелище превращался любой философский или научный спор. В салонах и при дворе короля каждый, кто хотел быть
Христианство не смогло в Новое время ни оказать сопротивления власти кесаря, ни серьезно на эту власть повлиять. Это, конечно, не означает, что католическая церковь больше не пыталась вернуть себе былой авторитет. Учрежденный во времена Контрреформации орден иезуитов продолжал и в это время активно действовать по всей Европе и даже далеко за ее пределами. Весьма серьезными были успехи этого ордена в Восточной Европе, особенно в Польше, а также в Венгрии и на славянских территориях империи Габсбургов. При Ришелье во Франции иезуитам приходилось несладко, поскольку кардинал активно боролся с их влиянием. Но потом абсолютным властителем стал Людовик XIV, который почему-то к иезуитам благоволил. Правда, в ответ на доброе к себе отношение иезуиты старались не замечать противного церковным канонам стиля жизни самого короля и его придворных. Они добивались от короля лишь одного – чтобы он своим указом отменил Нантский эдикт и поставил гугенотов вне закона. Это и произошло в 1685 году, после чего около полумиллиона французов-протестантов покинули свою родину.
И все же государству – «царству кесаря» – во времена барокко и позже, в эпоху Просвещения, удалось-таки обособиться от религиозного влияния и стать высшей, самостоятельной и независимой от влияния церкви властью. Не только во Франции, но и в других странах Европы. Правда, история еще не завершилась, и на смену эпохе Просвещения сейчас приходит постмодерн вкупе с глобализацией. Через два с половиной века после завершения эпохи барокко национальные государства начнут терять свою самостоятельность, уступая власть и влияние безрелигиозному капиталу. Но все это случится потом. А тогда тем, кто стремился к эмансипации от церкви и вообще от религии, казалось, что впереди у них совсем неплохие перспективы.
Великие предшественники Вольтера
Семена свободомыслия, посеянные во времена Ренессанса, не сгнили в земле в годы контрреформации и постепенно начали прорастать. Именно в эпоху барокко наука смогла оторваться от теологии, и это помогло ей в исторически очень короткий промежуток времени достичь весьма значительных результатов. После Колумба и Магеллана европейцы продолжали открывать все новые и новые земли, осваивать неведомые пространства, знакомясь с неизвестными им, но давно уже существующими цивилизациями. Карта мира конца XVII века очень похожа на современную (только без Австралии). Потребности мореплавания стимулировали развитие астрономии, физики и математики, которые не имели прежде столь важного прикладного значения. Отвергнутая церковью гелиоцентрическая концепция Коперника нашла свое подтверждение и уточнение в трудах Кеплера, Галилея, Гука и Ньютона. То, что церковь осудила научные поиски Галилея, лишь укрепило ученых в их желании стать независимыми от претензий теологов на арбитраж в научных спорах. В частности, факт осуждения Галилея очень сильно повлиял на Рене Декарта и в немалой степени способствовал радикальным переменам в его мировоззрении. Через три года после вынужденного отречения Галилея Декарт написал свои знаменитые «Размышления о методе», которые стали поворотным пунктом в развитии философии.
Впрочем, принципиально важные философские труды, способствующие освобождению науки от церковного влияния, появились еще до выхода в свет книги Декарта. Речь идет прежде всего об «Опытах» и «Новом Органоне» Фрэнсиса Бэкона. Автор этих произведений отвергал как аристотелево увлечение дедукцией, так и платоновские абстракции. Теологию, убеждал своих читателей Бэкон, обязательно следует отделить от науки. Важнейшим (по сути, единственным) методом научного познания должен стать опыт, а критерием его ценности – практическая польза. Надо заметить, что на образованных современников Бэкона его учение оказало колоссальное влияние. Практическая польза от освободившейся из-под контроля церкви науки стала очевидной почти сразу же.
Впрочем, у эмпириков были и весьма авторитетные противники. Еще до «Опытов» Бэкона были опубликованы «Опыты» Мишеля Монтеня. В своей книге Монтень весьма скептически высказывался о возможностях человека и его разума: «Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой Вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то что повелевать ею!»
Блез Паскаль, с одной стороны, продолжает мысль Монтеня о ничтожестве человека в сравнении с Богом, но, с другой, ему же и возражает: «Человек не просто тростник, слабое порождение природы: он мыслящий тростник». Человек, по мнению Паскаля, не только ничтожен, но и велик. Его величие заключается в том, что он «признается в своем ничтожестве», способен оценивать свое поведение и быть милосердным. «Что такое человек? – спрашивает Паскаль и отвечает: – Относительно бесконечного – ничто, и все – в сравнении с ничем, а значит, нечто среднее между всем и ничем».
Скепсис был характерен и для раннего Декарта. Он подверг сомнению все порожденные человеком идеи и пришел к выводу, что лишь одну-единственную истину невозможно опровергнуть – сам факт существования мыслящего субъекта («Cogito ergo sum»). Но так как этот факт не может произойти из ничего, Рене Декарт восстанавливает в правах Бога – как создателя мыслящего существа. Такое доказательство Божьего существования – принципиально новое слово не только в науке, но и в теологии. Ведь наличие в мире единого Бога, по мысли Декарта, постигалось человеком не путем божественного откровения, а его собственным разумением. Признание человеческим разумом Бога как совершенной и бесконечной сущности должно было сопровождаться признанием и объективной реальности, находящейся вне этого разума. Так оформляется картезианский дуализм, согласно которому все сущее делится на res cogitans (все, что связано с сознанием и духовным опытом познающего Я), то есть субъект познания , и res extensa (мир, что находится вне познающего Я), или его объект. Связав рациональное познание с высшей, божественной, истиной, Декарт вернул науке дедукцию как важный способ познания мира, а вместе с ней математические методы и абстрактные формы мышления.
Надо сказать, что в философии Декарта есть серьезное противоречие. В соответствии с аристотелевскими традициями, Декарт считал res cogitans и res extensa субстанциями или их проявлениями. Причем под субстанциями он понимал лишь те вещи, «для существования которых не нужно ничего иного, кроме них самих». И одновременно признавал, что никакая субстанция не может существовать «без участия Божьей воли». Это противоречие тут же было замечено и стало предметом острой критики, в частности, со стороны Пьера Гассенди.
Успехи использования картезианского метода в научных исследованиях очевидны. Соединение характерной для эмпириков индукции с декартовой дедукцией позволило сделать в то время массу открытий, которые принесли практическую пользу морякам, географам, артиллеристам, фортификаторам, строителям и прочим специалистам в военном и морском деле, в начинающей развиваться промышленности. Совмещение двух методов – индуктивного и дедуктивного – позволило, кстати, Исааку Ньютону произвести переворот в физике и очень многого добиться в математике. Важны были для развития дальнейшего миропознания и философские рассуждения Ньютона, который рассматривал всю систему мира как единый большой механизм. Он признавал наличие Божественного источника происхождения Вселенной («Эта удивительная система Солнца, планет и комет могла появиться только по проекту премудрого и могущественного Существа»), но утверждал, что нам ничего не может быть известно о сущности Бога, кроме того, что он Вседержитель, Пантократор. Представления Ньютона о роли Бога в мироздании и о Вселенной как работающем механизме повлияли на формирование философских взглядов многих просветителей-деистов, в том числе (и прежде всего) Вольтера.