Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
Шрифт:
Сахалин — сокровищница здешнего края. Хотя еще неизвестно существование глубоких пластов каменного угля, но поверхностные пласты очень богаты, и уголь прекрасного качества. Открытие его стоило многих тяжелых экспедиций, снаряжаемых на собаках, при самых ограниченных средствах. Лейтенант Бошняк, открывший Императорскую гавань, был из первых. отыскавших уголь. В большом количестве лежал он на берегу, оставалось только брать, чем и пользовались английские суда во время последней войны.
Разработка угля находится еще в младенческом состоянии, хотя его достает на удовлетворение потребностям края; она идет правильными галереями в поверхностных пластах, имеющих толщину иногда более сажени, так что во многих шахтах ходить можно свободно. Нагрузка затруднительна; близ разработок нет ни бухты, ни залива, a сильный прибой с моря во время южных ветров потребовал бы устройства обширного брекватера. Теперь суда стоят sur le qui vive, готовые каждую минуту сняться с якоря, чтобы не быть выброшенными на берег. Шлюпки во время отлива останавливаются далеко от берега; переноска мешков с углем, на плечах, утомительна и требует много рук.
Самое поселение находится несколькими милями южнее мыса Жонкьера и называется Ду-е, хотя настоящая река Ду-е находится севернее мыса; но вероятно это имя и останется за поселением. He смотря на утомительную работу угольной ломки, эта колония смотрит веселее всех. Здесь живет около сорока человек, при них два офицера и инженерный офицер, заведующий работами. Какие славные огороды окружают их уютные, чистенькие домики! a овощи вызревают два раза в лето. Зимы на Сахалине не так суровы; о скорбуте и не слышно, не смотря на то, что рабочим не всегда достается полный паек. Между строениями, в тени ясеней, с шумом течет небольшая горная речка; одно здание изменило даже казенной форме местной архитектуры и бойко поднялось красивою башнею? видною издалека с моря. A если начинает шалить воображение, значит, человеку не совсем еще худо. Старожилы из матросов, кроме дюжины шкурок соболей — капитал, наживаемый годами, — набирают мускусовые мешочки, Moschus moschiferus, которые и продают довольно выгодно в аптеку Николаевска. Внутри зданий, то есть в казарме в небольшом лазарете, порядок был педантический; правда, что в то время ожидали важных посетителей.
Мы осмотрели, конечно, все работы; с зажженными свечами ходили по вырытым в скалах галереям. Около главной ломки был сделан спуск на блоках, так что там грузить было бы не так затруднительно; к несчастью, нашему клиперу назначили уголь, лежавший довольно высоко на скале, близ падающего с неё каскада. Место, правда, было поэтично, сломанные и упавшие деревья своими ветвями украшали выступавшие ступенями камни и прыгавшую do ним воду каскада; но команда наша, таскавшая уголь, не разделяла вкуса любителей хороших видов.
На Сахалин приезжает много гиляков с Амура, летом на лодках, замой на собаках. Они ведут с туземцами и с живущими на южной части острова японцами и айнами деятельную торговлю, выменивая им на дабу табак и различные вещи свои звериные шкуры и рыбу. Гиляки — это армяне здешнего края, народ торговый, проворный, предприимчивый. С виду они мало отличаются от орочан, виденных нами в Императорской гавани. У берега стояла длинная их лодка, сколоченная из нескольких досок; в ней лежало около десяти собак; летом собаки тянут бечеву, и лодка плывет около берега; зимой их запрягают в нарты; в лодке сидит только по одному человеку. Между гиляками часто трудно отличить с первого взгляда женщину от мужчины: и костюм, и волосы, и лицо, все одинаково. Как у мужчин, так и у женщин, косы, пробор по середине; в ушах, a иногда и в носу, кольца; одеты в армяки, или медвежьи шкуры; на ногах торбаса. Все имение их помещается в лодке. Много гиляков постоянно живет на Сахалине. Во время нашего пребывания, они все были в большом горе и не ходили на охоту. Недавно случилось у них следующее трагическое происшествие. Мужчины одной юрты отправились на охоту, оставив дома двух женщин, которые, окончив работы, заснули на своих нарах. В это время входит к ним незваный гость — медведь; душит обеих женщин и, позавтракав ими, ложится на нару и засыпает, как будто у себя дома. Возвратившийся муж с ужасом видит эту сцену; ружье его заряжено, он стреляет в упор и убивает медведя наповал. Но в этом-то и заключается все несчастье: медведь у гиляков лицо священное, и нет больше греха как убить его!.. Вынужденный такою вопиющею случайностью грех должен искупиться общею скорбью, — добровольным зароком не ходить на охоту, потому что охота составляет весь источник богатства гиляка.
В мае.
С вечера мы снялись с якоря и на другой день утром увидели мыс Клостеркампф, закрывающий собою залив де-Кастри. Кроме мыса, бухта защищена с моря островами: Устричным, Базальтовым и островом Обсерватории. Если бы на каждом из этих островов было по крепости, то никакой флот не мог бы проникнуть в бухту. Теперь на них обросшие мхом камни, ель, лиственница и водятся старички, береговая птица, в таком количестве, что их ловят руками по целым сотням; ночью отправляются на промысел с фонарями, и птица летит на огонь; остается брать ее. Если ее вымочить в уксусе, то можно есть, за неимением лучшего.
Бухта эта открыта Лаперузом и названа им по имени того De Castries, о котором можете прочесть в Oeil de bœuf. Описание Лаперуза до сих пор остается вернейшим. Нужно только прибавить историю политического существования бухты и основания Алексадровского порта.
К бухте примыкает сплошной хвойный лес, растущий по тундрам; местами в этом лесу сделаны просеки, довольно большие; одна ведет к старым постройкам, где зимовало в военное время несколько батальонов линейного сибирского войска; но рука времени уже успела налечь на эти шаткие здания: — они почти все покривились. Невдалеке распространившееся кладбище дополняет рассказ о зимовках, полных лишений. На одном кресте видно имя доктора Б., умершего от скорбута. Мир праху его! На смертной одре, разрушаемый губительным недугом, он умирающим голосом давал еще советы своим товарищам по несчастью, и, может быть, этот умирающий голос вырвал у страшной болезни несколько жертв…
Новый пост расположен близ самого берега. Тут уже заметна некоторая претензия на гражданственность. На лето приезжает капитан над портом, с женою; есть магазин с провизией и при нем цейхвахтер. У цейхвахтера даже можно найти и закуску, почему и названа его лачуга Мыльников'с-отель, по имени достойного хозяина. Близ пристани высокий флагшток, на котором будто бы поднимают сигналы по системе Рейнольда для переговоров с приходящими иностранными купцами; но эти сигналы, так же как электрический телеграф, и железная дорога — дело будущего. A если б была железная дорога, то суда могли бы и не ходить в Николаевск, сгружая все здесь и не рискуя переходом по лиману.
Сама де-Кастри, кроме рыбы и дров, ничего дать не может. Лес её мелок; осенью много дичи ни брусники.
При нас кто-то разложил костер в лесу, да так и оставил. Огонь быстро распространился по смолистым иглам ельника, попалась какая-то полуразрушенная избенка, вспыхнувшая как порох; пожар рос, и обхватил новое поселение, подступая к его домикам довольно близко. Два дня работали наши матросы на берегу, окапывая и отстаивая у огня строения; победа осталась, наконец, за нами. Огонь бросился в другую сторону, но скоро и совсем замер.
Зимовать судам в бухте невозможно: она замерзает. Волнением с моря часто ломает лед.
Туземцы — гиляки pur sang; они здесь очень хорошо говорят по-русски, торгуются с азиатскою задорностью, не хуже любого гостинодворца; в одежде щеголеватее других туземцев.
На берегу есть пробитые в скале волнами ворота, очень красивые и названные именем открывшего: Лаперузовыми. Между де-Кастри и Николаевском постоянное сообщение; сухим путем идут просекой до озера Кизи, потом на лодках добираются по озеру до Мариинска, большой деревни, где живет целый батальон. Из Мариинска до Николаевска, по Амуру: летом на пароходе, зимой на собаках.
В 1855 году англичане бомбардировали де-Кастри и пускали в прилежащие тундры каленые ядра, и теперь еще можно видеть траншеи и места, где залегали наши секреты.
При нас пришли в де-Кастри две купеческие шхуны и один барк, которые и отправились в Николаевск. Барк стал на одной из бесчисленных мелей лимана; из груза спасли кое-что, так же, как и людей, a судно погибло.
Наконец, и мы пошли по этому страшному лиману, о котором столько наслышались от наших корветов, собственным опытом испытавших некоторые из его отмелей; пугал нас и Джигит, также довольно долго бурливший его воды. Да и стоит только посмотреть на карту, чтобы потерять всякую уверенность: фарватер идет такими извилинами, что представляется каким-то вьющимся растением, с бесчисленным множеством веточек и отпрысков. Самое мелкое место фарватера 14 футов. Все время идешь в виду азиатского берега, считая мыс за мысом, остров за островом. Сахалинский берег только в самом узком месте виден ясно. Острова были довольно красивы, с их елями и лиственницей, распустившейся к нашему приезду. По берегу идут возвышения и горы. Везде почти можно стать на якорь и посылать на берег шлюпку рубить дрова. Переход наш был облегчен довольно хорошо расставленными в нынешнем году бочками и бакенами, указывающими направление фарватера. Вот и мыс Пронге, a за ним желтые воды величественный реки, на которой лежит столько надежд, столько ожиданий… и, кажется, не напрасно!..