Очевидное-Невероятное

Главатских Сергей Владимирович

— Звенигородский чин. Для Саввино-Сторожевского Централа. Там который день пацаны беснуются — весь город звенит! Князь ихний просил поторопиться с ликами святых авторитетов Павла и Михаила! Сейчас только я за деревянные работаю, вот они и прозвали меня «Рублёв».

Болезнь Левшы оказалась заразной, пришлось потратить несколько минут, чтобы окончательно очистить монашеский лик от дьявольских излишков! Получилось не сразу. Еле-еле! Даже не пойму, почему.

Дело сделано, можно было и откланяться, однако, что-то удерживало меня в этой душегубке.

Рюмочка да напёрсток?

На своей кровати закашлял

Прохор старец. Попросил сбитня.

— Сбитня ему, видали!

Монах наполнил из графина алюминиевую кружку, понес болезному питьё. Смотрю, старец руку протянул, а рука сплошь в татуировках — от плеча до ногтей! И наколки, главное, всё кресты, купола, да лики святые!

Андрей, пока поил старца, чутким своим зрением уловил и мой взгляд, и моё смятение.

— Нравится вам? Моя роспись. Видите, вот тут — Дева Мария. А это паханы-евангелисты: Лука, Марк, Иоанн и… Блин, последнего забываю всё время!

— Матфей, — прохрипел Прохор старец. — Нехристь ты, Андрейка, тупишь на ровном месте! Как был чернец, так им и остался, падлой буду!

В детстве родители водили меня в церковь. Зачем? Была бы возможность вернуться, спросил бы — зачем? За хлебом! Раньше в бывшем монастыре размещалась пекарня, которую во времена Святой Реституции выгнали вон, дабы вновь учредить на святом месте Божью Обитель. На обезглавленные колокольни водрузили маковки небесного цвета (золото по старинной русской традиции осело в карманах подрядчиков), а на входе по-над папертью повесили обращение к голодающим «Ни хлебом единым!» Я хорошо запомнил своё первое ощущение от встречи с горним миром: запомнил и этот запах ладана, и эти мрачные лики, требовательно взирающие на меня с иконостаса, типа, а ты записался в богомольцы? Ещё запомнил старушек в плюшевых полушубках, тревожно дремлющих на длинной «скамье подсудимых» пред ликом Высшего Судии. Но особенно отчётливо врезался в моё сознание батюшка с кадилом и остатками квашеной капусты в бороде. Он подошёл ко мне, дабы возложить на неразумное чело отрока свою карающую длань. Почему-то именно — карающую, я тогда это хорошо почувствовал! Никаких иных божественных импульсов от него не исходило! Но даже не чувство страха поразило меня более всего, а именно ощущение стыда и неловкости, выражавшееся в одном простом вопросе; «А при чём тут квашеная капуста?»

Развивая эту мысль, скажу — всё мне в тот момент казалось каким-то нарочито рукотворным, созданным с одною только целью — повергнуть человека в состояние шока, типа того, какой испытывает овца в момент заклания! Мне было очень плохо тогда, я был слишком мал, чтобы назвать имя существа, вознёсшего над моей головой убойные орудия в виде креста и кадила и от того, что я не мог дать всему этому правильное и справедливое толкование, мне было ещё хуже! Никогда больше в своей жизни я не ходил в церковь, понимая, что, если я туда попаду ещё хоть раз, то просто подожгу алтарь!

Вообще-то я был уверен, что тот давний визит к Богу и Квашеной Капусте со временемутратил свою актуальность, но я ошибался. Здесь, в вонючей келье иконописца я вновь почувствовал себя тем маленьким растерянным мальчиком, силою приведённым в дом, где его никто не ждёт!

Иконописец, напоив брата, вернулся на своё место, снял верхнюю заготовку и установил её на наклонную поверхность мольберта с тем, чтобы произвести первые мазки.

— Прошу прощения, — сказал Андрей, насухо протирая ветошью язычок кисти. — Князь велик и грозен, ежели что, может и на кол поднять!

— Икону? — робко поинтересовался я.

— Иконописца! — уточнил монах.

Рога и хвост вернулись — проклятый Левша! Надо ж было, раскрутить его на откровенность! Тогда я подумал, что защитить безупречную репутацию Андрея может только отец Никон со своим прокси-Господом, на фоне которого любое дьявольское отродье выглядит не страшнее, чем ясельный хулиган, опрокинувший на соседа горшок с калом.

Пока мастер творил, я тихо сидел рядом. Он меня не прогонял, а мне было интересно — когда ещё Бог даст возможность причаститься великому таинству искусства?

Я дождался, пока, в прошлом ходячий, а теперь, лежачий иконостас Прохор снова подаст признаки жизни — уж тогда то мой вопрос не покоробит ничьего слуха, ибо хуже, чем этот кашель, может быть только звук аварийной сирены!

— Можно вас спросить, Андрей Иваныч, а что вы думаете по поводу отца Никона?

На этот раз старец кашлял как-то уж слишком долго! Да ещё и с мокротой!

— А ну тебя на хер, отец Прохор, — повысил голос иконописец. — Бес тебя одолел что ли? Хрюкаешь так — ажно кисть из руц валится!

Как бы там ни было, пришлось переждать, и уж только, когда страдалец стих, Андрей вернулся к моему вопросу.

— Был в Успенском Централе архимандрит такой, Аввакум. Может, слыхали?

— Кто ж не слыхал?

— Крутого замесу был человек, не ровня нынешним! — Андрей поменял доски и начал снова. — Во всём стремился к краткости, полагая, что у истинного таланта других сестёр нет. Теперь то вся тамошняя братва на обете молчание, а тогда ещё что-то вякали — правда в ужасно сокращённом виде. Любую молитву в пять слов укладывали! Самого же настоятеля сократили до «Кума», без всяких там «Авва».

— А что это за слова, — спросил я осторожностью, с какою переговариваются между собою хирурги во время сложной операции. — Можете их произнести?

— Не могу, — честно признался Андрей. — Видит Бог — не могу! Язык не поворачивается! У первопечатника Ивашки пиит один есть — Иван Семёныч Барков, вот бы вам кого послушать! В общем, слова эти особого куражу требуют, или, как это называют книжники, религиозного экстазу! А тут, какой экстаз? Сплин и подёнщина, прости Господи! — Кажется, на сей раз мазки ложились точно по задумке, отчего монах заметно повеселел. — А при чём тут отец Кум, спросите? Да при том, что его пример — ярчайший образец подлинного служения Богу! Никон же ваш, уже при первой авторизации, рассыпается на пиксели! Так что, как вы сами понимаете, никаких дел у меня с ним нет и быть не может!

— Он меня на исповедь звал. Каково ваше мнение — идти мне или нет?

Андрей не ответил, слишком увлечён был работой. Впрочем, ответ его и так был бы понятен.

Вместо того, чтобы отрывать иконописца от божественного промысла всяческимимирскими мелочами, я решил немного понаблюдать за его действиями, напоминающими штатные манипуляции циркового фокусника. Будет потом, чем оперировать в разговоре с прокси-патриархом!

По мере того, как художник добавлял в рисунок новых красок, изображение менялось прямо на моих глазах. Обретало дух и плоть.