Очевидное-Невероятное
Шрифт:
Он сделал глубокую затяжку, да такую аппетитную и соблазнительную, что вместе с артистом затянулись и все его зрители, включая Матрёшку-мать со всем её неосуществлённым наследием!
У нас у всех приятно закружилась голова!
А я подумал тогда, как же это хорошо, что певец на диете! Если всё будет продолжаться в том же духе, может, он и проживёт подольше!
— Так в чём суть? — вернулся к Матрёшкиному вопросу Высоцкий.
Но женщина только глупо улыбалась, видно, всё ещё пребывая в состоянии приятного головокружения!
— Аллё, гараж! —
— Ну-да, ну-да… — согласилась Матрёшка-мать, — это верно — неразборчивости нам не занимать. Я назову их имена, а дальше думайте сами! — Она встряхнула головой и, если б не вездесущая рука Левшы, вся её верхняя половина, свалилась бы на пол. — Спасибо, молодой человек! — обратилась он к спасителю. — У вас лёгкая рука! Значиться, смотрите… Долгорукий Юра, сколько жили — с коня не слазил, потом этот, как его… тьфу ты, Ломоносов — во, Михайло Васильевич, как мужчина — вообще ни о чём — с утра до ночи в Академии, дальше — тоже Васильевич, только Александр, Суровов, нет, погоди… Суворов — вот, этого я и не видела толком, всё время в походах, после него целый граф был…Толстой, но с этим у нас внебрачная связь, так что на ребёнка я особо и не рассчитывала…
— А от тех, значит, рассчитывали? — усмехнулся Левша.
— А как же, — всплеснула руками Матрёшка-мать. — Вы что! Только этими мыслями и жила! Только эту идею и вынашивала! Вы что, товарищи! И главное у всех одни и те же отговорки: служение, поприще, долг! Для мужчины, я считаю, один долг свят — супружеский! Правильно?
Последний вопрос она адресовала мумии, видно, живые окончательно утратили её доверие.
Рамсес согласно кивнул, за что тут же был вознаграждён пламенным поцелуем на зависть всем нам — бесстыдникам и раздолбаям!
— Теперь, пятый… — Матрёшка-мать, достав откуда-то помаду и зеркало, принялась приводить себя в порядок. — Пятый же вроде? Ну да… Так вот, этот был еврей… Троицкий… Нет, Троцкий. Вот ведь — сплошные львы! А толку? Такой распиз… врун был, это что-то! Я, говорит, Матрёшка, отлучусь ненадолго по Коминтерновским нуждам, а сам, падла, в Мексику свалил! Трепло! Следующий — Долгорукий…
— Был уже Долгорукий, — обиделся Левша. — По кругу ходите, мадам! Самое время переходить к Одноруким!
Я понял, что должен вступить в разговор.
— Ну, хорошо, едрёна Матрёна, вопрос то в чём?
— А вопрос следующий! — Она сменила помаду на тушь. — Спрашивается, если все они такие великие и значительные, почему наследников не оставили? Обычных человеков — сыновей-дочерей? Почему? Разве наследие человека, какого бы звания он не был, измеряется ещё чем-то, кроме его детей?
Вопрос прозвучал весомо, как хорошо обтёсанная, дубина — он касался уже не только певца, но и каждого из нас. По сути дела, его можно было сформулировать именно, как «быть или не быть?» а, значит, ответ на него могли дать только Господь Бог и Густав Карлович. Но
Так я и сказал ей. Только Матрёшка-мать к моим словам не прислушалась, она утверждала, что Бог любит троицу и что третий в ней как раз Высоцкий.
— А выпить не найдётся, товарищи? — спросил певец.
Как я догадался прихватить из бара коньяку, я не представляю! Может, чувствовал?
— С одним условием, — сказал я ему строго. — Сначала померяем темперамент.
Артист не отказался, темпераметр показал максимальное значение.
— Вы видите? — Я продемонстрировал прибор всей честной кампании. — При таких показателях, любой допинг может оказаться смертельным!
— А мы на троих, — улыбнулся лукаво Высоцкий. — Сначала я, потом они.
— Голосуем, — сказал я. — Вы — наше общее достояние и решение принимать мы должны все вместе. Сообща. Итак, кто за то, чтобы Высоцкому налить?
— Эх, жалко, что у меня только одна рука, — сказал Левша и первым проголосовал «за». Вскоре его примеру последовали все присутствующие, все, кроме меня.
— Их тоже считайте, — попросила Матрёшка-мать и похлопала себя по талии. — Никаких внутренних противоречий я не испытываю.
— А вы? — обратился я к остальным.
Они сказали, что — испытывают! И ещё какие противоречия! Но голосуют всё равно «за»!
Делать нечего, пришлось отдать ему бутылку.
«Это хороший коньяк, — вспомнил я слова Гагарина, — Вкусный и весьма полезный».
Он выпил, не пробуя. Залпом!
А мы все стояли рядом, как вкопанные и чувствовали себя убийцами! Именно убийцами и никем другим! Многие из нас не могли сдержать слёз и, если бы в этот момент нас увидел кто-то посторонний, то он наверняка бы решил, что мы сошли с ума!
— Ну вот, — сказал певец слегка охрипшим голосом, — теперь я в полном порядке! — Он спрыгнул со сцены, взял Матрешку-мать под руку и усадил её на кушетку. — Послушайте, вы сказали, что наследие человека измеряется детьми, я с вами согласен. Но главное всёже не это. — Высоцкий опустился перед женщиной на колено и попросил. — Кто-нибудь, принесите мне гитару.
Левша принёс инструмент и, присев по соседству, замер в ожидании.
Мы были слишком увлечены происходящим и то, что нас стало на одного больше, никто не заметил. Мы обнаружили его уже только после того, как Высоцкий спел «Балладу о любви». Артист так и спел её, стоя на колене перед Матрёшкой-матерью!
Мы захлопали, а этот сказал:
— Привет, Петя!
— Ты ошибся, пионер, его зовут Володя, — поправил наглеца Левша.
— Его зовут Петя, — настаивал на своём новый зритель. — А меня Павлик. Павлик Морозов! Да вы знаете мой голос то, я на радио работаю. «Туристический вестник».
«Ах вот оно что, — подумал я, — вот, значится, откуда эта фуражка и пионерский галстук! Тогда почему ж она его Семёном называла? Семён Дежнёв. Я это хорошо запомнил! Может, потому, что Павлик Морозов в розыске?»