Очевидное-Невероятное
Шрифт:
В лифте на этот раз мне показалось как-то темновато и душновато. И стены задрапированы чёрной материей, так что не видно ни одного зеркала.
Мне тут же припомнился Гагарин с его небесными алмазами.
— Небо в алмазах это, конечно, хорошо, — констатировал я с такой убеждённостью, что все сразу представили себе это зрелище воочию! — Но это всего лишь фигура речи, Юрий Алексеевич!
Бах — и мираж рассыпался!
— Кто это — Юрий Алексеевич? — спросил Левша.
— Гагарин.
— А-а… — Левша сочувственно вздохнул. — Тоже, значит, здесь?
Я согласно кивнул.
— Кстати,
— Молчит наука, — попытался отшутиться мастер.
— Нет, серьёзно, — настаивал я. — Лувр? Прадо? Грановитая Палата?
— Ну уж нет! — бойко ответил чемпион мира по огранке, — Лучший гарант соблюдения авторских прав, это сам автор! А посему, други, прошу зажмуриться!
И он торжественно извлёк из недр кафтана нечто круглое, завёрнутое в носовой платок.
— Алле, ап!
Не знаю, что уж там увидел фараон Рамсес Второй, ведь у фараонов, как известно, свои отношения с камнем, но лично мне показалось, что бриллиант, явленный нам автором во всём своём божественном величии, сильно напоминает обычную речную гальку!
2.
ДЕРЕВЯННЫЕ ОБЕРТОНА.
Найти «Мюзикл-холл» оказалось несложно. Лифт доставил нас на нужный этаж за несколько минут.
Или лет?
Перед тем, как двери кабины закрылись, я успел заметить, как ткани внутри лифта скользнули вниз, и в открывшихся зеркалах отразилась огромная очередь людей с цветами и венками. Голова этой многолюдной пёстрой змеи исчезала где-то там, вдали, в распахнутых дверях парадного входа театра.
Кто-то, скорее всего, звукорежиссёр, настраивал микрофон.
— Боже мой! — воскликнула румяная женщина приятной матрёшечной наружности. — Кому мы доверяем наших кумиров! Этот парень просто пень — пнём, вы слышали, как он считает? Он что, в школе не учился?
— А как он считает? — спросил Левша. Тётка ему понравилась, и он был не прочь слегка позубоскалить!
— Раз — два, раз — два! Вы что, сами не слышите?
Она сидела на скамейке у стены и ждала, когда начнут впускать.
— Это безобразие, товарищ Председатель ЧК, — обратилась она ко мне, после небольшой паузы. — Концерт итак в неурочный час, а ещё заставляют ждать на сквозняке! А мы простымши!
— Вы? — снова встрял Левша.
— Ну да, мы. — Тётка поправила кофточку, пригладила ладонями волосы, затянутые на затылке в тугой узел. — Разрешите представиться: мы — Матрёшки. Я старшая, они помладше.
— Прелесть какая! — Воскликнул Левша и даже рядом присел. — Я — то думал, куда все зрители подевались! А они, оказывается, вон где! И сколько же вас, если не секрет?
— Не секрет, — сказала старшая Матрёшка. — Насколько мне известно — пять. Но, я не уверенна. Было ещё пару ложных беременностей, так что, возможно, и семь… — И, подумав, добавила. — А то и восемь. Какой же секрет?
В этот момент мы все одновременно подумали, что будет лучше, если мы станем обращаться к ней — Матрёшка-мать.
— Чтобы два в одном или вот один без двух, как в моём случае, это я слыхал, — не скрывая восторга и умиления, сказал Левша, — Но вот, чтобы — восемь в одной!
Тут раздался третий звонок и мы вместе со всеми Матрёшками потянулись к холлу. В смысле, Мюзик-Холлу. Там друг за другом стояло
Разумеется, все мы очень волновались и когда артист появился на сцене, никто из нас даже не понял, что здесь происходит и вообще, не сон ли это? С другой стороны, сидящая в зале мумия фараона была куда менее объяснима, чем все тайны мира вместе взятые! Рамсес, кстати, волновался не меньше любого из нас!
Высоцкий обратился к нам с приветствием и его голос развеял последние сомнения, тогда как сам исполнитель показался нам слегка грустным и утомлённым. Полагаю, это ощущение во многом было результатом давления на общественное сознание многочисленными СМИ, преследующими свои корыстные узкокорпоративные цели, а именно — придавать товару тот вид, который способствует наибольшему спросу. Мне лично, всё время хотелось его как-то приободрить! Возможно не только мне. Я видел, как все Матрёшки, включая последнюю, крепко, до боли в ладонях, приветствуют своего кумира.
— Вы, конечно же, пришли послушать мои песни, — сказал артист, поправляя ремешок гитары. — Однако, не станем преувеличивать волшебную силу искусства, сколько б ты не сочинял и как бы ты часто не выступал перед зрителями, что-то да остаётся втуне! Поэтому, песни песнями, но хотелось бы и поболтать. А начнём мы давайте непосредственно с фактического материала. Как говориться, что вижу, о том и пою. Вот вы, товарищ… — Он указал на фараона, на что тот растерянно развёл руками. — Вы, вы… Всем известно, что вы являетесь представителем цивилизации, где в общественное сознание активно внедрялась идеи бессмертия, будто бы в грядущем умершему могло пригодиться многое из того, к чему он привязался в этой жизни. Это могло быть всё, что угодно — посох, подвязная борода, любимая пепельница и даже, извините, туалетная бумага! Да что бумага! Известны, например, случаи, когда вслед за умершим в качестве дополнительного бонуса, отправляли его тёщу. — Рамсес Второй заёрзал на кушетке, всем своим видом выражая сильную растерянность. — Но что-то мне подсказывает, — поспешил успокоить фараона артист, — что тещ, скорее всего не бинтовали, отчего те благополучно канули в Лету. Впрочем, Лета — это уже совсем другая история… Я хочу сказать, что вам…
— Мне? — ещё раз уточнил фараон.
— Вам-вам, кому же ещё! Блин, сбиваете… Так вот я говорю, вам, наверное, будет интересна противоположная точка зрения и поэтому, прежде всего именно вам хочу я адресовать эту песню.
Он явно поскромничал, потому, что песенка про переселение душ касалась не столько Рамсеса Второго, безукоризненно сохранившего своё лицо, сколько всех нас, периодически его теряющих.
Песня прозвучала идеально и представлялась злободневной, как никогда. Единственное — слегка подводило качество звучания инструмента, звук гитары местами имел довольно характерные деревянные обертона, свойственные больше для широкосовковой снегоуборочной лопаты, чем для щипкового инструмента. Впрочем, струны вполне моги и подрезать, но разве кого-то из слушателей это напрягло? Да нет, конечно! Паганини вон на одной струне играл и ничего! Важно, что ты хочешь сказать людям! А Высоцкий, судя по всему, хотел сказать очень много, мне иногда даже кажется, что — чересчур!