Очевидное-Невероятное
Шрифт:
— «Туристический вестник» я не пропускаю, — Харламов, глядя на радиоведущего, угрожающе помахивал клюшкой. — Там у ведущего совсем другой голос и имя другое — Николай Озеров.
— И я его слушаю, — поддержал хоккеиста фараон. — Особенно, если про Хургаду или Шарм-эль-Шейх! И зовут его Юрий Сенкевич. У него даже манера совсем другая, доверительная. А этот наглый и с претензией!
— Послушайте, — начал оправдываться Павлик Морозов, — я же с вами не спорю, поёт Петя действительно здорово! Мы его ещё в школе Кабалевским дразнили!
— Ой, ой, ой, — вступилась за своих Матрёшка-мать. — чё болтать то! Кабалевский вообще композитор, я
— Нам-то какая разница, — не сдавался радиотурист. — Мы ж пацанами были! А потом Петя повзрослел и голос у него окреп. В смысле, охрип. И тогда все решили, что никакой он не Кабалевский, а самый, что ни на есть Высоцкий! И он так решил, Петя. Но только в музыкальное училище его не приняли. И в Консерваторию тоже. Никуда не приняли, Петя и запил! А, как запил, так и пропал из общественного фокуса. Теперь понятно, куда делся. Теперь мы земляки!
— Всё! — Я как в тире его увидел — в перекрестие прицела! — Я его узнал. Фуражку сними.
Тот снял. А там совсем не то, что я ожидал увидеть! Там, представьте, знакомая лохматая голова Семёна Дежнёва! Я хорошо его запомнил, ещё со времён, когда он был Христофором Колумбом и спасался от разъярённой толпы! И вот тут я, конечно, задумался!
И друзья мои — тоже.
— Да нет, — засомневался Левша. — Вы смотрите, как он лихо сдал своего однокашника! Да что — однокашника, я бы вообще это приравнивал к измене Родине! Товарищ Председатель ЧК, заявляю вам, как чрезвычайный и полномочный представитель, этого самозванца нужно на нары!
— Точно, точно, — поддержал Левшу хоккеист, ища место, куда бы установить шайбу для пробития штрафного. — Щас я ему, кистевым!
Обстановка накалялась. И тогда я решил, что выход один. Надо спросить самого Высоцкого — как он скажет, так и будет!
— Товарищ Высоцкий, — обратился я к певцу. — Ваше имя стоит в рекомендательном списке ЧК. Вас, правда, называли Кабалевским?
— Правда, — легко согласился Высоцкий. — Вы себе не представляете — кем только меня не называли! И Дон Жуаном, и скоморохом, и дворником, и алкоголиком и даже, не поверите, самолётом! Короче:
У меня было сорок фамилий,
У меня было семь паспортов,
Меня семьдесят женщин любили,
У меня было двести врагов!
Закончив читать, он с грустью посмотрел сначала на опустошённую бутылку, потом, на клеветника.
— Так что, товарищ Павлик, возразить мне вам будет весьма затруднительно! А сейчас, уважаемые зрители, если вы не возражаете, я продолжу выступление.
Зрители не возражали, только настоятельно рекомендовали Павлику Морозову или, как там его ещё, не «портить атмосферу», а лучше — вообще покинуть помещение!
— Ладно, — согласился радиоведущий, — я уйду. Но я рад был видеть тебя, Петя, живым и нездоровым! Надеюсь, ещё увидимся.
И он исчез, так же незаметно, как и появился.
Расчувствовавшись, в самый разгар концерта, Матрёшка-мать со всем своим семейством ринулась на сцену с воплем:
— Вот от кого я должна понести! Возьмите меня, товарищ Орфей, возьмите всю — без остатка!
Пришлось приложить немало усилий, чтобы хоть как-то её успокоить.
В целом же, выступление прошло хорошо, артист пел, как никогда вдохновенно и при этом больше уже не просил ни закурить, ни, тем более, выпить!
Я не знаю, как вам описать эти чувства! Может, так. Представьте себе, что вы в пустыне. Один и без воды! Кругом только песок и верблюжья колючка, а из живности лишь змеи, да скорпионы. Вообразить такое трудно, это надо очень потрудиться, поэтому рассчитывать на то, что предложенный эксперимент будет иметь хоть какой-то эффект, глупо и самонадеянно. И всё-таки… Измерить величину вашего отчаяния любыми известными способами невозможно, потому что речь идёт о жизни и смерти. Вашей смерти! Вы смотрите по сторонам, может, я вас с кем-то перепутал и речь идёт о ком-то другом? Но нет, я говорю о вашей смерти! И ничьей другой! И вот, когда вам кажется, что всё конченно и нет никакой надежды, понимаете вы — никакой, в небе собираются тучи, которых здесь отродясь не водилось и вас накрывает ливень, сплошная стена воды! Этому спасительному потоку нет конца, он пронизывает каждую клеточку вашего, уже почти мёртвого, тела — каж-ду-ю! и вы чувствуете, как наполняетесь жизнью, причём не той, как вы привыкли её воспринимать: поесть, поссать, поспать, не этой! Не этой! Не этой! Не этой! А жизнью вечной, которая могла бы пройти мимо вас! Могла и не прошла!
Он и был той силой, нагнавшей тучи!
Концерт уже подходил к концу, и мы все вместе дружно скандировали: «На большом Каретном», когда в зале появились Густав Карлович и госпожа Сухово-Кобылина.
— В стране «мёртвый час», есть же для массовых мероприятий специальное время.
После его фразы, мы все, я в этом уверен, как-то вдруг впервые явно ощутили, что «мёртвый час» действительно есть. Как есть и «живой час». Который мы только что все вместе пережили!
Воблина Викентьвна каким-то непостижимым образом отыскала пустую бутылку из-под коньяка и обнюхала её так, словно в ней хранился чудесный эликсир молодости, который только что выпили, а ей не оставили! Закончив экспертизу, она удовлетворительно кивнула Густаву Карловичу — типа, всё нормально, все будут жить! Или наоборот: никто не выживет. Второе, наверное, было бы для неё предпочтительнее.
— Уж от кого, от кого, а от вас я такого не ожидал, Матрёна Ивановна, — обратился к Матрёшке-матери Ангел 4. — В вашем то положении! Ай-ай-ай! Смотрите — добегаетесь до выкидыша! — Дальше — по списку. — И вы, товарищ Харламов, забыли видно — послезавтра наиважнейший матч с Усольским «Новопасситом», а это значит: режим, режим и ещё раз — режим! Господин фараон, а вам-то чего не лежится? Ведь говорено-переговорено — ваше место в Пирамиде!
Теперь вы, товарищ Высоцкий. Если забыли, напоминаю — в субботу у вас разговор с Парижем. Сорвёте голос — придётся отменять. Вам бы ведь этого не хотелось, верно? Левша, я правильно понял?
— Так точно, ваше превосходительство! — по-киношному пролаял Левша. — В данный момент нахожусь при исполнении, так как имею честь состоять в заместителях товарища Председателя ЧК Зигмунда Фрейдовича Дзержинского!
— Пили? — прямо спросила его Воблина Викентьевна.
— Так точно, — в том же духе отвечал Левша. — Исключительно алифатические фенотиазины плюс дыхательная гимнастика!
— О, этот далеко пойдёт! — сказал Густав Карлович с таким видом, будто сунул палец в кипяток! — Ну, хорошо, концерт, как я понял, уже всё равно закончен, так что просьба отправляться по домам. Вечером важное мероприятие — просил бы вас об этом не забывать, товарищи.