Очевидное-Невероятное

Главатских Сергей Владимирович

Сначала это было нечто неопределённое и бесформенное. Казалось, автор и сам толком не знал, чего именно он хочет. В какой-то момент мне почудилось, что это птица, по крайней мере, крылья угадывались весьма ясно. Не знаю, что именно подвигло меня на такую отчаянную дерзость, но я, втянувшись в процесс, отчасти почувствовал себя соавтором и принялся нагло комментировать происходящее.

— Похоже на большую птицу… Или волны…

— Верно, — согласился Андрей, — скорее, волны… Ничего ещё нет в мире, только огромный всепоглощающий океан! — Фон был, более или менее понятен — золотисто-жёлтое, светло- голубое, розовое… — Подберём вот эти линии,

добавим немного экспрессии… — Он придал движениям кисти дополнительную лёгкость, теперь она касалась поверхности доски самым краешком, отчего рисунок становился более отчётливым.

— Океан небытия… — я всё о своём

— Небытия, — и тут согласился художник. — Хорошо, можно и так! И вот зырьте — из этого говна…

— Рождается… — подхватил я.

— Рождается… — в том же духе продолжил Андрей.

— Вселенская Душа! — сказали мы в один голос и ударили друг друга по рукам!

Я увидел, как всё более отчётливо вырисовываются сначала глаза, потом нос, волосы, характер… Крылья-волны — это уже просто руки, тянущиеся вверх, воздетые к солнцу! Я подумал сначала, это ангел. Потом вижу — немного синевы в районе обоих глаз и понимаю, что это синяки. Автор подтверждает. Квадратная челюсть вполне гармонирует с тем, что уже сложилось в окончательный рисунок и больше не поменяется! Чередующиеся полосы… Чёрная — белая, чёрная — белая…

— Тельняшка! Непрекращающаяся борьба света и тьмы! Добра и Зла! Бога и Диавола!

— И вот вам на груди… — В этом месте Андрей использовал сначала любимый розовый, потом, подумав, сгустил краски и добавил в рану насыщенного красного. — Били заточкой! Вот сюда! — Этого ему показалось мало и он ударил красным ещё раз — уже в правое плечо. — И сюда! — В левое. — Сюда тоже! Волцы позорные, били наверняка! Раз пять били! Поэтому и назвали — раз-пятье!

Так, мало-помалу сложился окончательный образ. Там ещё добавилась телогрейка, шапка-ушанка с завязанными наверху, ушами и золотая фикса. Получилось хоть и страшновато, зато вполне узнаваемо!

— Ну вот, — довольно сказал Андрей, — Осталось покрыть…

— Матом, — снова не удержался я.

— Лаком, — поправил меня художник. — И всё, можно отсылать заказчику.

Монах отступил назад, потом — влево, вправо, взыскующе изучил рисунок с дальних подступов.

— Рубль! — позвал с кровати старец. — Эй, Рубль, покажи!

— Покажу, когда подсохнет, сучий ты потрох, — ласково сказал Андрей. — Ну, а вы что скажете? Может, по второму слою чего добавить? Пачку махорки, например. Либо кружку с божественным напитком?

— С нектаром?

— С чифирём, — даже как-то обиделся мастер. — В тот раз у меня Харламов был, так он сказал, что святому клюшки не хватает! Без клюшки, говорит, человек всё равно, что голый. Вы как думаете?

Я уже ничего не думал. Находиться дальше в этом безвоздушном пространстве, у меня больше не было сил! На мгновение мне показалось, будто я в могиле и звонкие голоса, долетевшие сюда из Коридора, заставили меня поскорее проститься с хозяином.

— Досок ещё много, может, задержитесь? — попросил Андрей. — С вами лучше выходит.

Он стоял в тени и как-будто сам являлся тенью. Такова уж, видать, участь гения — оставаться в тени. Творить свои шедевры в какой-нибудь тёмной, не пригодной для жизни, норе и сохранять в себе при этом свой личный светильник, силу света которого, способен измерить только он сам! Да и только ли света? Может, и силу таланта тоже? Ибо разве может ещё кто-то оценить гениальность рисунка, сотворённого им, кроме него самого? Вряд ли. Мне, например, то, что он только что намалевал, показалось редкостной дрянью, не достойной даже кисти первоклассника! И я понял, что, если останусь здесь ещё хоть на минуту, я ему об этом обязательно скажу.

— Дела, Андрей Иваныч, никто не отменял. — Я протянул ему руку. — Не забудьте — утром после завтрака на втором этаже.

Он окликнул меня, когда я уже стоял у перекрёстка.

— Заходите на досуге, сообразим на троих. У меня идея — попозируете?

— С удовольствием! — крикнул я в ответ. — Да, забыл спросить, что за книгу вы там читали, Андрей Иваныч?

— Раскраску про Человека-паука! — с теплотою в голосе сказал иконописец. — С комментариями Ивана Баркова!

4.

ДВЕ В ОДНОЙ.

Человеку некому пожаловаться, когда ему плохо. Разве, что перегоревшей лампе, протёкшему крану или разбившейся чашке. Неотправленному письму тоже можно, а ещё опавшему по осени дереву, вороне, сидящей на суку и иконе — как на духу! А также снежной туче и навозной куче! Можно перечислять до Судного дня, ведь мы живём в окружении бесчисленного количества предметов и явлений, соприкасающихся с нами непосредственно или отстоящих от нас на расстояние взгляда.

Но ещё хуже то, что человеку не с кем поделиться, когда ему хорошо! Если человек не найдёт сочувствия своему горю, он ещё как-то стерпит. Как-то выживет. А как не сыщется в мире ни единого существа, способного разделить с ним его радость, человек умрёт! Потому, что счастье — понятие отражённое — для того, чтобы его пережить ощутимо и полновесно, необходимы чьи-то другие глаза. Другая улыбка.

Вывод простой — не ищите счастья в его привычном выражении, это добровольныйсамообман. Сделайте над собою усилие, посмотрите дальше своего носа и вы тогда поймёте, что счастье не измеряется одиночеством!

Вот я пишу эти строки и думаю, что же заставляет меня продолжать начатое? Понятно же, что во всей этой истории вряд ли найдётся хоть одно событие или дажеего предчувствие, которое можно было бы назвать счастливым. И, тем не менее, а, может, как раз, благодаря такому вот именно положению вещей, у меня ни разу не возникло желания ни прекратить двигаться дальше, ни закончить мою историю на полуслове! Я близко сошёлся за это время со многими, чьи имена давно уже канули в Лету, и сама память о которых, перестала будоражить сердца и души здоровой части общества, той его привилегированной категории, которую принято считать «духовной элитой» и «эталоном вкуса»! Для меня лично таким «эталоном вкуса» явился «вкус горечи» от моей личной утраты, когда утеряны были те самые живые частицы мироздания, из которых был слеплен человек Прошлого и вот теперь, мучительно, шаг за шагом, я пытался восполнить эту утрату, благо сама судьба предоставила мне эту уникальную, я бы сказал точнее — сумасшедшую возможность!

Но, простите, скажете вы, искать счастья в кампании с Сергеем Есениным или, Боже упаси, Андреем Рублёвым — это же прямой путь в пропасть! Так и есть, отвечу вам я.

Так и есть!

Вблизи прокси-Храм совсем не выглядел так величественно, как издалека! Налицо всё тот же факт оптического обмана, он вообще свойственен любому процессу постижения нового — чем ближе ты подходишь к разгадке истины, тем менее привлекательным тебе кажется её внешний вид. Многие, поэтому, сворачивают с полпути.