Одержимый ею
Шрифт:
Но это еще не все мелкие пакости с моей стороны, подскакиваю к рефери, без сопротивления отбираю микрофон и рявкаю на всю Клетку, глядя Лютому в глаза через все разделяющее нас пространство:
— Ты слил, Лютоша! Зассал выйти против меня сам, выставил лучшее свое мясо и слил, Лютик! Весь город теперь будет знать, как Пахом нагнул и поимел Лютошу! А потому что ты, Лютик — шлюшья мамка и не более! — под конец я усмехаюсь, а потом, нарочито нахмурясь, заявляю: — И девка теперь моя по праву. Только рыпнись забрать мое
В крови бурлит адреналин и ярость.
Влетаю на подиум, хватаю Ингу за руку и буквально сдёргиваю с трона. Она впечатывается в меня. Я вдыхаю её свежей цветочный аромат и самодовольно лыблюсь:
— Ну что, попалась! — шиплю, глядя в её бледное личико. — Думала, убежишь от меня. Побегала? Насладилась свободой? Ну, и каков вкус предательства?
Она всхлипывает, лепечет:
— Всё не так!
Дома объяснишь. Объяснять будешь долго и громко.
А сейчас — знай, что тебя ждёт, готовься:
— Ты была моей музой. Теперь ты — мой трофей.
Поднимаю её на руки и несу прочь. Она тихонько хнычет, но на меня это уже не действует. Её слёзы кормят моих демонов, будоражат мою тьму, кидают поленья в топку моей одержимости…
Всё, Белль, клетка захлопнулась. А Чудовище в ней очень голодно…
Глава 11
ИНГА
Мне страшно.
Сегодня я познала градацию страха — от лёгкого испуга до холодящего ужаса. Но сейчас, в его объятиях, вроде таких родных и желанных, я испытываю особенный, виноватый, страх.
Ведь я — предательница.
Меня напугали слова Валерия:
— Ты была моей музой. Теперь ты — мой трофей.
Действительно, он только что отбил меня в честном бою. С очень опасным противником. И я — заслуженный приз. Теперь он может делать со мной всё, что ему угодно. И именно этого я и боюсь.
Слишком жгучей была ярость в любимых серых глазах. Она вытопила весь лёд, осталось только серое, испепеляющее пламя.
Валерий несёт меня по лабиринтам Клетки. Я прижимаюсь к его обнажённой груди, на которой красуются несколько неглубоких, свежих порезов, и тихо плачу.
Да, достаться ему — лучше, чем быть проданной, лучше, чем оказаться под Бизоном. Но…
…я не хочу так…
…не хочу, чтобы меня взяли, как трофей, как шлюху…
Но, увы, у меня нет права «хотеть», а у него — есть право злиться.
Я предала его.
И Валерий не прячет свою злость, хотя и прижимает к себе надежно и крепко.
Мы садимся в машину, на заднее сидение, и он тут же притягивает меня к себе на колени.
Не сопротивляюсь, хотя слёзы ещё душат и текут по щекам.
Его большая ладонь ложится мне на затылок, чуть сжимая волосы и оттягивая назад, причиняя лёгкую боль. Он фиксирует меня в удобном ему положении.
Потом он целует меня. Отнюдь не нежно. Он буквально трахает меня в рот, а я цепляюсь за широкие плечи и, распахнув глаза, мычу свой протест ему в губы.
Он отрывается от меня и дергает за волосы чуть грубее.
— Не смей! — рычит, как настоящее чудовище. — Ты — трофей, приз, игрушка для утех.
— Нет, — хнычу я, — не надо… пожалуйста…
Горячие губы скользят по моей обнажённой и изогнутой шее. Поцелуи-укусы, от которых останутся отметины.
Мой всхлип…
О, нет, не протестующий. Предвкушающий.
Что со мной? Я ведь не хочу, чтобы со мной он был таким… Был чудовищем… Или хочу?
Плотнее сжимаю бёдра, когда его ладонь накрывает мой живот.
— Так не пойдёт, — выдыхает он мне в губы, опаляя жаром, — раздвинь ноги! Шире! Вот так…
И я подчиняюсь приказу.
Он снова впивается в мои губы, а рука, между тем, через тонкую ткань платья, терзает, мнёт, натирает моё лоно.
Я задыхаюсь от эмоций — тёмных, грешных, но таких нужных мне.
Да, он хищник, а я — его добыча.
Не лукавь, Инга, ты хотела быть его, с того момента, как увидела его с той шлюхой.
Ты сама шлюха, Инга. Развратная, распутная, откровенная.
Поэтому я трусь о его руку, желаю большего, жадно отвечаю на поцелуй.
Современная девушка не может быть полностью невинной. И я, конечно же, знаю о сексе многое. И сейчас желаю, чтобы это многое — воплотилось в жизнь.
Мы подъезжаем к особняку Крачковых. Второй раз я пройду через массивную входную дверь.
Вернее, в этот раз меня пронесут — Валерий вновь подхватывает меня на руки.
И вносит — как жену, как хозяйку, как возлюбленную… Как трофей, как приз, как добычу…
И от контраста — любимая, но рабыня, чистая, но шлюха, — у меня кружится голова.
И да — я такая, для него.
Он несёт меня в свою спальню и кидает на кровать. Потом наваливается сверху, сводит мои руки у меня над головой и вдавливает их в подушку. Мы снова целуемся — порочно, страстно, пожирая друг друга. А его рука скользит по моему телу, будто обрисовывая очертания фигуры.
Валерий резко отстраняется, приподнимает меня и одним движением разрывает лиф платья. Разумеется, под такой вырез бельё не предусмотрено. И мои груди — с затвердевшими сосками — предстают его взору.
Я не пытаюсь прикрыться, мне слишком нравится смесь восторга и похоти в глазах моего Чудовища.
— Ты охренительна, — говорит он, и голос хрипит, будоража низкими нотками.
Он продолжает раздевать меня, безжалостно уничтожая шедевр стилистов Лютого.
Мне не жалко, я ненавижу это платье.