Одержимый ею
Шрифт:
Мне нельзя говорить эти слова, моя сладкая Белль…
Потому что это слишком много, слишком дорого, слишком прекрасно для меня.
И я не знаю, как все исправить, но мне очень хочется все вернуть в мирное русло. Любить ее гораздо слаще ядовитой, желчной горечи этих обид и разногласий…
Да ладно, Пахом, она ж девчонка, принцесса обыкновенная, она никогда и близко не стояла с твоим миром, пока ты не пришел на ее работу и все не испоганил.
Все же бухаюсь перед ней на колени и сгребаю в
Инга кладет свои ладони мне на голову и легко запускает пальчики в мою шевелюру, взъерошивая ее. А я кайфую от незнакомых мне, но таких восхитительных, ощущений. Хочется, чтобы так было всегда, но я не знаю, как этого добиться, не умею.
— Скажи, что это не правда! — молю я ее.
И она сразу понимает, о чем я.
— Но это правда, — шепчет, и слезинки повисают на длиннющих ресницах, — я люблю тебя…
И я срываюсь, со стоном, больше похожим на рык, прижимаю ее к себе, желая слиться с ней в одно целое.
Половинка моя, единственная моя.
Вытаскиваю её из кресла, плюхаюсь в него сам и осторожно усаживаю Ингу к себе на колени.
— Прости меня, — бормочу, задыхаясь, и осыпая поцелуями личико, шею, плечи. — Прости, моя хорошая, — заглядываю в её глаза и добавляю: — если сможешь… конечно…
И замолкаю, ожидая вердикта.
Приму любой.
Заслужил.
Она тоже молчит. Длит мою муку, лишь перебирает тоненькими пальчиками пряди моих волос.
Если на мгновенье представить себя на её месте — она отдалась, позволила мудаку быть первым, раскрылась перед ним. А он?
А он поступил, как все мудаки — плюнул в душу.
Ты бы простил, Пахом? Сам себя можешь простить?
Ответ однозначный: нет.
Но сладостная грёза, которую я сейчас незаконно держу в своих объятиях, поднимает на меня сияющие глаза и нежно шепчет:
— Глупый, какой же ты глупый… — конечно, идиот последний, знаю! — я прощаю. Конечно же, прощаю.
Тянется и целует в угол губ.
Лёгкое, как крылья бабочки, касание прошивает меня сладкой судорогой.
Но тут Инга опускает меня с небес на землю, строго добавляя:
— Но только на первый раз. Больше таких качелей я не выдержу.
— Клянусь! — торжественно произношу я и целую ей руку.
Я скорее позволю с себя шкуру живьём спустить, чем ещё раз доведу её до отчаяния.
У меня до сих пор дыхание спирает, когда вспоминаю, как жалобно она плакала.
— Ты отпустишь меня на работу? — осторожно уточняет Инга.
Прижимаю её к себе, прячу лицо в волосах.
— Тут, понимаешь, какое дело… Тебе действительно пока что нельзя покидать этот дом…
Она сжимается в комочек, горько вздыхает:
— Понятно… Я ведь теперь трофей… Домашняя утварь…
— Нет, — обнимаю так нежно, как только умею. Чтобы поверила. Чтобы выбросила
Моя умная девочка всё понимает, кивает и спрашивает грустно:
— И что же теперь делать?
— Предлагаю такой вариант, — провожу носом по щёчке, вдыхая цветочный аромат, который всегда окутывает мою девочку, — на открытие выставки я пойду с тобой…
Договорить не получается, потому что Инга радостно взвизгивает и кидается мне на шею:
— Ура! Я так хотела пойти с тобой!
Замираю.
И что, это снова правда? Она не стесняется меня. Хочет появляться со мной в обществе?
О таком я и мечтать не смел.
Но не удерживаюсь от лёгкого подкола:
— А ничего, что потом все будут говорить: вот шалава — за одного вышла, а с другим спит?
Она ведёт пальчиком по моей скуле:
— А пусть… Спишем на зависть…
— Именно, — охотно соглашаюсь я, и припадаю к её губам, как к источнику живительной влаги.
Инга отвечает нежно и искренне.
И её искренность, открытость, доверчивость ещё сильнее покоряют меня, привязывают, приручают.
Когда мы всё-таки отрываемся друг от друга и позволяем друг другу нормально дышать, Инга, слегка покраснев и невинно хлопая ресничками, говорит:
— Ты поможешь мне с презентацией?..
Мне хочется даже не смеяться, ржать в голос. Чувствую себя ботаном, у которого просит списать первая красавица школы. Это дивное ощущение!
Сощуриваюсь, говорю нарочито строго:
— Ой, не я твой профессор.
— Ооо!.. — тянет Инга, томно закатывая глаза: — Если бы у меня был такой профессор, как ты, я бы не пропускала ни одной лекции. И ещё бы и на внеурочные занятия напрашивалась.
Хмыкаю: по-моему, вотпрямщаз мы потешили эротические фантазии друг друга.
— Кажется, студентка… — приостанавливаюсь, так как не знаю её девичьей фамилии…
— Василевская, — подсказывает она и ёрзает у меня на коленях от предвкушения.
— Итак, Василевская, мне придётся назначить вам взыскание.
— Строгое, Валерий Евгеньевич? — закусывает она губку.
Что ты творишь, маленькая шалунья? Зачем дразнишься? Я же щадить тебя не собираюсь…
— Очень, Василевская, очень, — говорю я, поднимаюсь, ссаживаю на пол и подаю руку.