Одесситки
Шрифт:
Да, свет не без нормальных и добрых людей, подумала Дорка, и ей полегчало на душе.
ДНЕСТРОВСКИЕ РУСАЛОЧКИ
Жанночка лежала на топчанчике, ласково поглаживая свой живот. Она больше никогда не будет одна, у неё будет ребёнок. Даже если Лёнечка вернётся в свою семью, ей уже не так будет страшно. Тяжелый сон сковал уставшее тело. Неужели сбылась моя мечта? Я прописана в собственной комнате. Да не где-нибудь, а в самой Одессе! Сколько лет прошло? Тринадцать...
Жанночка закрыла глаза, плакать не хотелось, наоборот, радоваться надо. Она хоть и неофициальная, но всё же жена, когда-нибудь он разведётся, смирится первая жена, родители, а самое главное — начальство. Работник он хороший, не к чему придраться, приписали аморалку, звёздочку
Жанночка потянулась на старом топчане — твёрдо, все косточки болят. С первой получки новый матрац надо купить. Почему это проклятое чувство страха никак не проходит? Нужно было с первой встречи всё рассказать о себе, а она, получается, скрыла. Ленечка-то откровенен был, ей всё поведал о себе, о своей семье, как им всем досталось во время войны. А она утаила. Теперь язык не поворачивается. Что её сдерживает? Что? С самого начала, как приглянулись друг другу, сдерживало... А уж после того вечера, когда он, такой счастливый, поведал ей о деле, которое они раскрыли своим отделом, почему смолчала?
Жуткое дело. В нём убийцами была женщина с дочерьми, они завлекали и убивали мужчин, из мяса которых готовили пирожки и торговали ими на рынке. Этим ужасным преступлением он и начал и заниматься ещё во время войны. Ужас, невозможно в такое поверить, сами употребляли в пищу, ещё продавали. Как Леня тогда сказал: «Женщина призвана дарить жизнь, а если кого-то лишает её, она будет делать это снова и снова, такая страшная человеческая психология».
Нет, никогда она не расскажет ему, что случилось с ней, с сестрой Наташей, и звали ее тогда вовсе не Жанна, потом уже работая в Одессе, это имя к ней приклеилось, а по метрике и паспорту она — Женя, Женечка.
13 лет минуло, а помнит, как будто вчера все было. Через две недели ей 15 лет, она плывёт по Турунчуку, в зубах кем-то сорванная желтая кувшинка, старенькое выгоревшее платье трещит по швам при каждом взмахе рук, а подол обвивает ее всю, как круг, который она видела удачников. Все уже давно на дальнем острове, запах дыма аж сюда доносится, а она опять опоздала. Пока с матерью на утреннюю дойку сбегала, пока до речки добралась, пора домой возвращаться. Да еще это сильное течение навстречу. Она перевернулась на спину, река сама её развернула и понесла, лаская тело, уснуть можно. Вот и их деревня, домики, как игрушечные, стоят в два ряда по улице, укрытые со всех сторон фруктовыми деревьями и виноградом. Вон площадь, машина из города как раз прикатила, бабы вылазят с пустыми корзинами, обтираются косынками, выстроились в очередь возле колонки воды попить. Стоят плотно, расступились лишь, чтобы Колька-водитель ведро воды набрал, залить в радиатор. Он для них сейчас самый главный. Будет ждать, когда некоторые поменяют пустые корзины на полные, и опять рванет на Привоз.
Колька тётки Фроськи зять-одессит, колымит потихонечку. Фроська уже давно готова, нетерпеливо переминается с ноги на ногу — когда же поедем, она давно прописалась с дочкой на базаре и теперь волнуется, как бы не разбежались ее покупатели. И другим женщинам ребятня уже поднесла свежий товар. Только ее мать всё ждёт, когда шпаки всю вышню обклюють. Обещала, шо на той неделе батька кобылу в колхозе возьмёт и они в город сами поедут. Ей к школе ситцу на новое платье покупать и самое главное — лифик. Стыдно уже так ходить, сейчас вылезет из речки, мокрое платье прилипнет и всё просветится. Мальчишки и те стыдливо отворачиваются. Уже все девчата понадевали, а мать всё отшучивается: «Та на шо ж ты ёго наденешь, лифик этот?» А уже есть на шо, ещё как! Она выпятила грудь. Нет, так не видно, перевернулась со спины на живот и заглянула под воду. Вот они, два маленьких бугорочка с сосочками торчат от холода ещё больше, и больно к ним дотрагиваться. Улыбнувшись солнцу, сильно заработала руками и ногами, чтобы согреться.
— Женька! Бисова девка! Дэ тэбэ носыть? Ну шо ты зробыш? От дывысь на ней!
Мать, уперев руки в бока, с укором смотрела на свою младшую дочь. Всклоченные волосы выбились из мокрых кос, ноги все в синяках, расчёсаны комариные укусы.
— В платье опять мылась, от батьке скажу, хай поддасть тэбэ як слид. Тилькы гляньте на ней, вже цыцки, як у бабы, а вона всэ з милюзгой на ричку бигае. Наталка з сыном до дому прыидут, на твий дэнь народження, а потим и чоловик. А в нас в нему роци ще хата нэ билена.
— Мама, так я ж и так з тобой на ферму каждый день хожу, а после обеда то на прорывку морквы, чи буряка.
Мать только вздохнула: «Успеем, Безбожки за нас завтра подоют. Давай мажь, известь вже готова, тилькы сыньки не сыпь богато, як прошлый раз, а то Наталка нэ любыть».
«Тому шо дюжэ городьская стала, всэ ий дома нэ так», — про себя подумала Женька, вслух спросила: — А кабанчика заколем?
— Якого кабанчика? Вышень повный сад, огиркы, скоро помидоры вже пойдут, картопли накопаем, батько рыбы наловыть. Курку хрому для малого на бульон и ниякого кабанчика. Ты даже ни заикайся перед Наталкой, кабанчик тильки на октябрьские, як завжды, надумала тоже ще. Хустку на голову повьяжи, — от черченя уродылося, не девка, а шо не на есть хлопець. От вогонь! — мама тарахтела без остановки, не давала ей спуску. Женька залезла на лесенку, окунула кисть в раствор и давай мазать.
— Хто ж так мажэ! Всэ разбрызгиваешь? Так на одну стенку не хватит. Хто за тобой гоныться? Ввечори никуды нэ пидэшь. Утром до Одэсы поидемо. Вышень збыраты треба ще. Ладно слазь сама домажу, иды вышни збырай, тилькы не дави, з хвостами зрывай, а то компот до города довезём.
Женька забралась на самый верх, здесь птицы хорошо поработали, одни косточки на хвостиках болтаются. Вот черт, и зачем сестрица надумала в село ехать? Живи себе в городе, радуйся, так нет — к родителям в гости потянуло, соскучилась. Кончилось для нее лето, теперь только нянчить племянничка придётся. Сестрица будет целыми днями нравоучения читать. Только с Надькой познакомились с двумя курсантиками на танцах — и на тебе. Правда, пришлось соврать, что им уже по 17 лет — поверили. Всё равно в субботу на танцы сбегу, придумаю что-нибудь. Настроение улучшилось, мама в городе лифик обещала купить настоящий, не такой, как цыганки продают, и ситцу на новое платье. Туфли только к школе купят. Не она одна в тапочках на танцы бегает, зубным порошком намазать белые носочки и порядок. Женька, с одной стороны, радовалась, что старшая сестра приезжает, а с другой, за три года её отсутствия она привыкла к свободе, к тому, что она одна осталась у батькив. И вдруг телеграмма — встречайте.
Дотемна Женька собирала эти клятые вышни. Даже ободрала дикарку, хто там из городских понимает, сойдёт. Потом в корыте отмывалась, мать в потёмках на речку не пустила. Следующий день прошел как в тумане. Невыспавшиеся, они чуть не опоздали на машину. Еле влезли в кузов, он уже весь был забит. Всю дорогу трясло и кидало из стороны в сторону Под боком у Женьки пристроился дед с мешком коробчиков и сеткой здоровенных зелёно-серых раков. От ужаса они повыпучивали глаза и клешнями пытались перекусать друг друга. За дополнительную плату водитель подвёз их к самому входу на базар. Молниеносно облепили перекупщики — здоровенные бабы и жуликоватые мужички. Мать, ухватив товар, заорала: «Женька за мной!» Они пристроились за теткой Фросей, боялись потерять ее из виду, та каждый угол на Привозе знала. Женька боялась бежать быстро, хитрая Фрося сунула ей небольшой кузовок с куриными яйцами, и она испугалась, что их побьет. Наконец тётка Фрося остановилась, огляделась и втиснулась в свой ряд. Рядами были длинные деревянные столы, окрашенные голубой краской. Мать хотела тоже влезть, да не тут-то было. Контролёры в белых халатах их мигом прогнали. Оказалось, все заранее расписано, отдано постоянным клиентам. От железнодорожного вокзала возвращались перекупщики. Местные биндюжники, тащившие их груз, бесцеремонно ногами отбрасывали корзины селян. Тётку Фросю не трогали, своя, она сжалилась над соседкой и разрешила их вишню поставить к себе под прилавок.