Одесситки
Шрифт:
— Такого я ещё не видел. Во бабы днестровские дают! Где они? — пожилой солдат перегнулся через торчащий у берега сук, пытаясь на блестящей глади воды их разглядеть.
— Он там камышинки бачыш? Це воны. А вы, шпана, як побачилы нимцив, чы румын, як воны в воду мыться пидуть — бигом, ну, не бигом, а як я вчила: ты ворона, ты кряква, а ты цвырикай. От так, и сыдыть тыхо, шоб тебе нихто не бачив. Все воны вже на острове.
— Как вы видите? — продолжал поражаться солдат.
— Не бачу, чую. Гандзя, як ты думаешь, мабудь, там вже. А ты казала им, шо як передыхать будут, шоб плыли, як утопленники?
Бабы прижимали к себе детей, крестились,
— От воны в заду! — Шустрый пацанёнок, синий, цокающий зубами от холода, первым увидел русалочек.
— Як вы проплыли? Мы уси стоялы и даже ни почуялы. Дэ вы проплыли?
— Та миж ваших ниг.
— Тепер цёго солдата пидмахните, — скомандовала баба Фрося. — Та не бойся, зайды по задницю, а вы з плавень по двое сзаду, одна з переду Пишлы! Гандзя, так? Чы я шось забула!
— Угу, ты забудешь, як бы не так!
А где солдат, здоровенный детина? Только что сидел у кромки воды и пропал. Девчата подкрались незаметно и стянули его за ноги, сейчас достанут, а то действительно захлебнется мужик. Выпучив глаза, он размахивал руками, ничего не видя вокруг, под общий хохот баб и детей. Больше он даже заходить в речку не решался. Старый солдат ходил уже несколько раз к линии фронта, притаскивал оружие, спички, зажигалки. Один раз двое суток пропадал, что делал, никому не сообщил, только сказал: у меня с ними свои счёты.
Каркала без устали ворона, крякала утка, цвиркали заросли вербы. Их на мотоциклах выехало на берег человек десять. Пораздевались догола, крики, смех, поплыли — гады.
— Шо бабы? — Тётка Фрося опустилась на колени, помолилась, потом перекрестила и поцеловала девчат. С Богом! «Всем в камыши и не высовываться», — командовал солдат. Слёзы текли по его почерневшему лицу, он потихонечку сам перекрестился.
В серебристой искрящейся воде ничего не было видно. Девчатам плыть против течения, камышинки он сам отбирал, продувал, чтобы крепкими были, связывая по нескольку в пучок, для страховки и петли. На своей ноге проверял — выдержат, не порвутся? Тряпками обматывал ногу, а потом по многу раз дергал. Не должны подвести. Плечи и шея у Фёдора Ивановича, так теперь называли солдата, затекли, глаза слезились, эх, был бы бинокль.
Немцы или кто, может, румыны или итальянцы, поди узнай, продолжали загорать, орали во всю луженую глотку, бултыхались, пугая рыб. Даже раки еще глубже, наверное, попрятались. Плавали они хорошо, двое уже с того берега что-то кричали. «Господи, помоги девочкам!» — заклинал солдат. Наконец один нырнул, обратно переплывать Турунчук собрался, другой ещё подтягивался, вот и он в воду входит. Непонятно, вроде плывёт, всплеска не слышно, где же он, нет его, нет. И того, первого, не видать. Кажется, обоих нет.
— Ты куда вылез, присядь, поганец! Тебе что сказали — за берегом присматривать, — прошептала одна из баб. Мальчишка лег двенадцати, Зойкин внучок, сжав кулаки, не отрываясь, следил за немцами. «В следующий раз я с девчонками, тётя Фрося обещала».
— Почуяли, орут, по берегу забегали, в воду кидаются, шукают, — прошепелявил мальчишка, попытался опять вскочить, но получил по заднице.
— Хай теперь шукают, Турунчук их не отдаст, — обрадованно сказал солдат, — девчата уже далеко, они через остров пройдут, а потом по течению на базу к тетке Фросе.
Пока сам он, раздвигая плавни и боясь отстать от пацанов, добрался, девчата уже обтирались тряпками, весело рассказывали, как поймали в петлю сначала того, кто плыл вторым, а затем решились под самым носом у немцев заарканить за ноги и первого. Ни тот, ни другой даже не рыпнулись, послушненько пошли на дно с выпученными глазами. Уж днестровской водицы напились вволю. Правда, петли было снимать тяжело, до дна пришлось не раз нырять, еле воздуха хватало. Баба Фрося матюкала девок последними словами. Одного им мало стало, еще захотелось. «А як сами бы захлебнулися». Но видно было, своими девчатами старая женщина была довольна.
— А вы, хлопци, хто шо ляпне, своимы руками задушу, — пригрозила она. — Ничого не знаемо, ничого не чуялы, плаваты не вмию, тут завжды из покон вику тонуть.
Дети серьёзно слушали наставления, каждый знал уже, что такое смерть, кто её принёс на их землю. «Не бойся, тётя Фрося, мы им ещё покажем».
По Турунчуку вперемешку плыли раздувшиеся трупы солдат, женщин, детей, скотины. Казалось, вся страна уплывает в море. К плавням тоже прибивало мёртвых, их нужно было выталкивать на свободную воду. Баба Фрося молилась, чтобы зараза не распространялась, не дай Бог, холера пойдёт, тогда всем крышка. Солдат каждый день убеждал — на той неделе наши в наступление пойдут. И тут уж точно конец войне. Сколько можно ждать, два месяца ждут, сидят, как жабы в воде. Дети простужены, болеют, ночи прохладные, ноги у самого до самого сердца крутит. Федор Иванович опять на пару дней отлучался, теперь рассказывал, что немцы, видимо, надолго обустраиваются, раз такие сараи сооружают, снаряды в них завозят, едой затовариваются. Осадили Одессу со всех сторон.
Русалочки так наловчились, что потеряли всякую осторожность. Румыны рыбачили на лодке, так они петлю им прямо на шею накинули и скинули в воду, а там уже утянули на дно. Ещё и лодку прибуксировали в плавни, потом, в следующую ночь, перегнали на остров. Баба Фроси нервничала: где же наши, румыны тут вовсю орудуют, а наших нет. Она немного разбирала их речь; что молдаване, что румыны одинаково говорят, когда-то и она могла свободно изъясняться, почти все в деревне могли. Ешё в 20-е отпетые девки, особенно Гандзя, хорошенькая такая, в кудряшках, глазки им строили, те в охранниках у Петлюры служили. В любовь играли, а потом склады подпаливали, вот бы сейчас так же. Как же это сделать? Гандзя и слушать не хочет: «Девок погубим и ничого не зробым. Може, девчата сами шось прыдумають, а може, ничого не казаты. А то як ухватятся, це ж ни ричка, та плавни, спасу не буде». Баба Фрося выслушивала ее, а сама думала: за водонапорную станцию в Беляевке бои идут, как там в городе ее дочка, зять, внуки? Где воду берут? Замучаются от жажды.
Румыны свет ночами не зажигают — боятся. Но склад со снарядами берегут. Склад этот покоя не даёт Федору Ивановичу. Как одним махом такую махину подпалить? Столько охраны, собак, проволока. Он с пацанами всё шушукается. Что надумали? Молчок. Сегодня вместе еще раз обмозгуем, обговорим, как всё сладить. В ночь перед операцией, как её обозначил Фёдор Иванович, не спалось. Тетка Фрося с баб поснимала лучшие кофты, юбки и туфли, чтобы приодеть девчат, только не подвели бы они. Женьку с ходу завернула, как та ни рвалась. Пацаны насобирали пустых банок из-под тушёнки. И девчата, обнимая друг дружку, как ни в чем не бывало, пошли напрямую к солдатам, наломав по дороге пыльной мальвы. Двое двинули им навстречу. Наталка обняла одного, долговязого, показывая на пустую банку.