Одесситки
Шрифт:
На следующий день, улучив свободную минутку, она шепнула Дорке, что забеременела, но не точно. Дорка побледнела:
— Ну, девка, ты даёшь! Как это не точно? У врача была?
— Не-ка, — и лукаво состроила довольную рожицу.
— А когда последний раз было?
— Не помню.
— Вот те раз, как не помнишь?
Жанночка только пожала плечами и заплакала, уткнувшись в большое тёплое тело Дорки.
— Я тебя к знакомой акушерке свожу, пусть свой врач сначала посмотрит, потом в консультацию пойдёшь.
Все подтвердилось, в ноябре выходит срок. Жанночка вся светилась.
АЛЕКСЕЙ
А у Дорки сын совсем от рук отбился, еле дождалась июня, чтобы отправить его в пионерский лагерь. Спасибо Вере Борисовне, она в торге путёвки на все три смены выбила. Пока Дорка по своим гешефтам бегала, сын бегал по своим. Особенно Дорка боялась, чтобы он не попал под трамвай. Такую моду взяли: цепляются на ходу, заскакивают на подножку и с форсом спрыгивают. Из их школы мальчик погиб, так поутихли, но только на месяц, а потом опять взялись за старое. Уж сколько случаев Жанночка ему в назидание рассказывала — всё впустую, никакого толку. Да что мальчишки, девчонки от них не отставали. Дети брали пример со старших. Те школу войны хорошую прошли — дрались, воровали. Дорка сама их боялась. Деньги всегда в лифчике прятала и старалась лучше проехать в трамвае, пешком редко ходила: на улицах ни фонарей, ни людей.
И сегодня, уставшая, вышла из трамвая: темнотища. На лавке, под воротами, кто-то сидит. Дорка не сомневалась, это кто-то из своих дворовых, но всё равно ей не видно кто. Боже мой, похоже мужик, встал, идёт навстречу. Она машинально провела рукой по груди. Деньги завязаны в носовой платок и прищиплены булавкой к лифчику, как раз между грудями. Мужчина остановился, Дорка тоже.
— Дора Моисеевна! Дорочка! Я вас испугал? Голос вроде знакомый, но темнотища.
— Кто вы? — каким-то не своим, крикливым голосом спросила и на всякий случай крепче сжала ручки сумки, приготовилась к отпору
— Дорочка, это я, Алексей Михайлович! Дорочка, я хотел вас увидеть, поговорить.
— Так днём надо было, извините, я не ожидала.
— Это вы меня извините, я не хотел, чтобы меня увидели из магазина, узнали...
Дорка замерла в нерешительности, перед ней стоял её бывший директор, она не знала, что делать. Алексей Михайлович тоже молчал. На скамейке стоял дерматиновый чемоданчик с коваными углами, очень модный среди студентов. Молчание становилось тягостным. Дорка, не глядя на Алексея Михайловича, тихо заикаясь, пригласила его зайти, не говорить же на улице. Он быстро подхватил свой чемоданчик и молча пошёл за женщиной.
В комнате Дорка потихоньку рассматривала своего бывшего директора. На нём, несмотря на лето, был тёмно-серый габардиновый макинтош, который он быстро снял и повесил на пустую вешалку у двери. Несвежая солдатская форма, пыльные сапоги, сгорбленная худая фигура, совершенно седые, коротко остриженные волосы и серое с глубокими морщинами лицо, впалые щёки.
— Садитесь, Алексей Михайлович.
— Спасибо, Дорочка, я уже насиделся.
— Извините, я хотела сказать... присаживайтесь, я чайку скипячу., или вы спешите?
— Спешить мне некуда. А где Вовчик?
— В пионерском лагере, лето ведь.
— Ну да, годы пролетели, сколько ему уже?
— Тринадцать лет. — Дорка засуетилась, как назло ничего у нее нет. Как Вовку отправила, так и обленилась. Может, у соседей что-нибудь попросить?
У стариков с Греческой разжилась вчерашним борщом, солёной тюлькой и винегретом. Похоже, он не только давно не мылся, но и не ел ничего. Дорка со скоростью звука наметала на стол еду, поставила две стопки, достала из-за печки бутылку «Московской». Выпила с ним за встречу и смотрела, как он, опустив низко голову, не отрываясь, хлебает борщ, запихивая в рот хлеб. Аж капли пота стекали у него со лба, но он ничего не замечал. Дорка встала из-за стола, ушла за печку, села на кровать.
Что делать? Похоже, прямо из тюрьмы он заявился к ней. Неудобно как-то, нужно выйти. Стыдно. Она чувствовала, как горят её щеки. Неужели он вернулся к ней, а не к жене. Если её он выбрал — отмоет, откормит. Закашлялся, как сильно кашляет, ничего, вылечит, обязательно вылечит. Она залезла в печку, достала коробку, в которой лежали его вещи, она забрала их и магазине после его ареста. Алексей Михайлович по-хозяйски разливал водку в стопки. Глаза его блестели, язык заплетался.
— Давай, Дорочка, выпей со мной, составь компанию.
— Я не пью совсем, завтра рано вставать на работу. — Она подошла к окну, приоткрыла его и непроизвольно вдохнула свежего воздуха.
— Что, я тебе всю комнату провонял? Так ты так и скажи, — он опрокинул ещё стопку и срыгнул. — Извини, в тюрьме хорошим манерам не учат, но, впрочем, я к ним и не приучен.
— Алексей Михайлович, я вещи ваши сохранила, может, они вам пригодятся, и эти книжки. Вода уже нагрелась, можете умыться, ополоснуться с дороги.
Алексей Михайлович ничего не ответил, встал из-за стола и начал раздеваться. Дорка поставила на пол корыто, на табурет выложила мыло, полотенце и его же старое, но чистое бельё. Да, тюрьма не санаторий. Вдруг кто-то так же поможет её свекрови. А как поступила Нина Андреевна, когда к ней прибежала Дорка, не просто голодная и вонючая, но и подвергала её жизнь смертельной опасности.
Сам Бог, наверное, послал его к ней. Он грубит, потому что ему неудобно, стесняется. Что у неё не найдётся куска хлеба, да и Вовчик сейчас в пионерском лагере, слава Богу, не видит этого. Что стало с человеком! Какой он был интересный. Высокий, седые виски, а взгляд... от которого у Дорки подкашивались ноги. Как приятно от него всегда пахло. А теперь? Что сделали с человеком? Кому только сказать, размышляла она, сидя в тёмной кухне. И вдруг её как током пронзило: — А если он это захочет?.. Нет, не может быть, такой измученный, больной. Да и как такое возможно? Она никогда на это не пойдёт. Её жизнь в этом смысле закончилась 22 июня 41-го года.
Какая же она была дура! Почему Витьку не удержала, а наоборот, сама потащила и отдала его на призывной пункт, чтобы больше никогда не увидеть. Другие мужчины не спешили, надеялись, что война без них закончится. Даже из комендатуры конвой после трёх повесток уводил. И жёны с детьми за ними бежали, орали на всю улицу, не хотели расставаться. Дорка заплакала.
Алексей Михайлович, даже не понял, куда она его уложила, сразу отключился. А Дорка ещё нагрела воды, выстирала всё, что он снял, развесила сушиться на верёвке через всю комнату.