Одесситки
Шрифт:
Рано утром, как обычно, приняла от Лёвки хлеб, ещё пару мешков, с чем, даже не посмотрела, помчалась на базар. Когда она вернулась, Алексей Михайлович продолжал спать, пустая бутылка из-под водки стояла рядом с кроватью. Значит, просыпался и допил, про себя отметила Дорка, и пошла орудовать на кухню. От всего сердца она расстаралась — такой стол накрыла, что у самой слюнки потекли. Нужно его разбудить, пусть поест пока горячее, а потом уж спит на здоровье. Она ещё не успела дотронуться до его плеча, как Алексей Михайлович подскочил, потом, увидев Дорку, сел на кровать, сильно закашлявшись.
— Я долго спал?
— Да нет, я просто хотела, чтоб вы позавтракали.
—
— Пойдемте, там в коридоре. Вещи ваши ещё не высохли, я постирала.
Ночной гость её не слушал, помчался прямо в кальсонах и нижней рубахе в коридор. По скрипу дверей соседей она поняла, что через несколько минут полдвора, как минимум, будет знать, что у неё ночевал мужик. И такая крепость, как Дорка, сдалась. Самое гнусное в этой истории, что расскажут Вовчику. Придётся упредить и самой как-нибудь деликатнее рассказать сыну. Алексей Михайлович вернулся в комнату, оглядел стол, хмыкнул, потёр нос:
— При таком закусоне чего-то не хватает.
— Я пошла на работу, а вы отдыхайте.
Дорка быстро прошла через торговый зал, как слепая, никого не замечая, прямо к себе в подсобку и закрылась. Любовь Николаевна поспешила за ней следом, дёрнула дверь — закрыто, вроде плачет. Неужели что-то случилось. Может, попалась? Она кубарем слетела в подвал склада к Надежде Ивановне, быстро прошептав ей что-то на ухо. Надежда побледнела: «Может, Вовчик опять что-то натворил?» Обе женщины бросились к подсобке. Дорка сразу открыла дверь:он вернулся!
— Дорочка, ваш муж? — тихо спросила Люба, Надька стояла рядом, глядя на подругу во все глаза.
— Что же ты плачешь? Радоваться надо, какое счастье!
— Алексей Михайлович из тюрьмы пришёл.
— Фу ты, а я подумала твой Витя. Где ты его встретила?
— Он прямо из тюрьмы ко мне пришёл.
Любовь Николаевна только переводила взгляд с одной подруги на другую, ничего не понимая.
— А почему к тебе? Почему к своей Лялечке не пошёл?
— Не знаю.
— А я вот догадываюсь, сначала хочет себя в порядок привести, чтобы красавцем к своей кошечке вернуться.
— Дорка, а вдруг Лялька его выгнала, такая курва, небось на порог не пустила. На кой ляд ей такой, выгоды никакой — одни проблемы. Где ж его друзья? Пока работал в машине, один за другим бегали, как на срачку. Хочешь мой совет: сразу — до свиданья. У тебя сын, ты своего мужа любишь, и на хрена он тебе? Не будь дурой, подруга. С глаз долой — из сердца вон. А ты что скажешь? — Надька повернулась к Любе.
— Не знаю, ей самой решать, а если это её судьба. Дорочка, что он тебе говорил?
Но Дорка опустила голову и молчала.
— А что он может сказать? Здрасьте, я ваша тётя, вот гад. Гони его, Дорка, сраной метлой гони, даже не думай. Пусть к своей Лялечке катится, — не унималась Надька.
Люба обняла плачущую Дорку.
— Успокойся, дорогая, ты правильно поступила, помогла человеку. Всегда нужно дать человеку шанс, присмотрись. Не просто так с бухты-барахты он пришёл к тебе, ну и что, что за помощью. Значит, только тебе доверяет, знает, что ты его не предашь, как другие. Где он сейчас?
— В комнате моей спит. Переодеть его не во что, форму я постирала, а она не сохнет.
— Какую форму?
— Солдатскую, старую, ужас, в такой даже на улицу выйти нельзя.
— Дорочка, устроим, вещи моего мужа я отдам ему. Давай у Веры отпросимся и сбегаем ко мне. Всё удобно, полный шкаф этого добра.
Дочки Любови Николаевны тоже были в пионерском лагере, дома их встретила Нанюш. Надька ей как-то рассказывала об этой старушенции, но Дорка забыла. Старушка старалась отобрать самое лучшее и предложила подшить либо распустить, если не подойдёт: «Не стесняйтесь, Дорочка, я вам помогу». Домой Дорка возвращалась с двумя туго набитыми узлами, не замечала их тяжести, улыбаясь солнечным лучам, пробивавшимся сквозь листву. Так, с улыбкой она влетела в квартиру. Соседка с Греческой стояла посреди коридора, по всей видимости, поджидая Дорку. По ее лицу заметно было, что что-то произошло; не пропуская Дорку, она медленно шла впереди и, ни к кому не обращаясь, сама с собой разговаривала. «У нас на Греческой сразу можно было определить, кто что из себя представляет, и большого ума не надо. Кто как пользуется туалетом. Это же ужас какой-то. А, между прочим, в эту неделю моё дежурство. И я целый день, как проклятая... У нас на Греческой...»
Дорке наконец удалось обойти соседку показаться у дверей своей комнаты. Первый раз она стояла у собственных дверей и не знала, сразу войти или сначала постучать. Она потихоньку приоткрыла дверь, Алексея Михайловича в комнате не было видно. Спёртый воздух перехватил её дыхание, она услышала из-за задернутой занавески стон.
— Алексей Михайлович, вам плохо? Что с вами?
— Извини, Дора, от твоей доброты помираю.
— Я «скорую» вызову, подождите, я сейчас, — Дорка, бросив на диван узлы, помчалась в магазин вызывать «скорую».
— Дора, что случилось?
— Вера Борисовна, мне «скорую» нужно вызвать.
— Ты можешь сказать, что случилось?
Дорка шепотом, чтобы никто не расслышал, быстро затараторила: наш бывший директор вернулся из тюрьмы, не знаю почему, прямиком ко мне, и я его перекормила.
Вера Борисовна усмехнулась: знакомое дело. Идём, у тебя марганцовка есть? Или соль? Посмотрим, может, без врачей управимся.
— Здравствуйте, Алексей Михайлович, меня зовут Вера Борисовна, я ваша коллега. Болезнь ваша мне лично знакома, я через неё прошла ещё в 44-м, когда вышла из катакомб. Все мы тогда разошлись, ну и получили по полной. Только давайте договоримся, никаких стеснений, все свои.
Все выполняли чётко указания Веры Борисовны, даже соседка с Греческой помогала женщинам, безропотно перенося неудобства — постоянно занятый туалет. Алексею Михайловичу было настолько плохо, что он даже не сопротивлялся. Больному полегчало только к утру, и Вера Борисовна ушла в магазин, а Дорка отмывала всю квартиру.
Так Алексей Михайлович на правах больного остался у Дорки в непонятном статусе. Она ухаживала за ним, как за малым ребёнком, варила супчики и кашки, вечером приодевшаяся парочка шла в город гулять. Алексей Михайлович сопровождал Дорку по её делам, иногда и сам относил сумки, пока она готовила обед. Постепенно она узнала, за что его арестовали, как он отбывал срок. Только о том, что его жена отказалась от него еще до вынесения решения суда, он умолчал. Ненаглядная Лялечка сразу после этого развелась, фактически лишила его жилой площади. А нет прописки — нет работы. Дорке же он наплёл, что сам не хочет возвращаться к бывшей жене, даже видеть её не хочет. Пришлось Дорке обратиться сначала к Жанночке, потом к Леониду Павловичу помочь её бывшему директору с пропиской и устройством на работу. Через месяц его прописали у Дорки и устроили на базу рабочим. Но сыну Дорка никак не решалась сообщить об Алексее Михайловиче. Она хорошо запомнила, как, ещё будучи маленьким мальчиком, он отреагировал на арест директора: «Я так и знал, что этот гад когда-нибудь попадётся».