Одесситки
Шрифт:
— Надя, ты чего? — всполошилась Дорка, рассматривая побледневшую подругу, которая откинулась на спинку дивана.
— Это он, я всё время сердцем чувствовала, что где-то рядом есть он.
Женщины переглянулись между собой.
— Надя, кто он? — не унималась Дорка.
— Соцкий, Соцкий, это же мой Юзек, мой Юзек!
— Надюша, ну ты даёшь! На всю Одессу только один твой Соцкий, что ли.
— Такой один.
— Ну да, один... — усмехнулась Дорка, — я когда на фабрике, ещё до войны, работала, так у моей сменщицы тоже фамилия Соцкая была... Правда, её потом ... — она не договорила.
— Что потом? —
— Арестовали, многих тогда посадили, а ее с ребёнком. Я видела того Соцкого, он к начальству на следующий день рвался, требовал сына вернуть.
— И что, вернули?
— Не знаю, не помню. Потом война и всё забылось.
Надежда Ивановна поднялась с дивана, распрямилась, растирая левую грудь, подошла вплотную к Жанночке.
— Аня одежду для Соцкого жены покупала? Она с сыном вернулась?
— Нет, одна, — Жанночка низко опустила голову. — Одна, сына у нее сразу забрали, сказали, что отдали отцу. Наврали, всем наврали. Ребёнок пропал. Лёнечка говорит, если в наш детдом попал, может, успели эвакуировать, а если к немцам, то вряд ли.
Жанночка схватилась за свой живот и разрыдалась.
— Ты что, сдурела, при чём здесь ты. Тебе нельзя волноваться. — Дорка обняла рыдающую Жанночку, показав за спиной кулак Надьке. — Давайте лучше чай пить, а то остыл за вашими воспоминаниями.
— А когда у тебя, подруга, роман-то с этим, как его, Соцким, был? Что-то новенькое, я не припомню.
— Когда, когда, в Первую мировую, — тихо ответила Надежда.
— А счас уже вторая закончилась. Вот память у баб! — Дорка звонко, по-девичьи засмеялась, утирая слёзы, улыбнулась и Жанночка. — В первую империалистическую, ещё скажи при Наполеоне, ой, сейчас помру от смеха.
— Пошли, девки, обед кончился, Вера нас сейчас взгреет. Войны, войны, и когда они уже кончатся?
— Скорее мы подохнем, чем кончатся эти войны. Бабы, а мы назло им будем рожать, как, Жанночка? — Дорка поцеловала Жанночку в солёную щёчку.
— Девочки, мне что-то нехорошо... Ой, стойте, сейчас пройдёт.
Женщины потихоньку довел и Жанночку до магазина, «скорая» подъехала буквально через пару минут и отвезла её в Херсонскую больницу.
Надежда Ивановна, сославшись на нездоровье, закрыла склад пораньше и прямиком направилась на Новый рынок, в мясной корпус. Ещё издали она приметила Анну, которая медленно двигалась вдоль столов с тушами коров и свиней. В одной руке у неё был внушительных размеров нож, а в другой она прижимала к груди прямоугольный лоток с кусочками мяса, взятыми для анализа.
— Анна Павловна, Аня, здравствуйте, вы меня узнаёте? Я Надежда, из магазина, с Короленко, с Софиевской, вы у меня были.
Анна прижала лоток, опустила вниз руку с ножом, слегка улыбнулась и кивнула. Она очень не любила, когда была с таким ножом в руке, отвлекаться, мало ли чего:
— У вас ко мне какое-то дело?
— Да, я хочу с вами поговорить.
Анна поняла, что Жанка уже выболтала, где работает сестра её Лёнечки, и, видно, баба не промах, набивается в очередные клиентки. И так от клиентов отбою нет, а связываться со своими, хуже некуда. Откажу сразу, без обид:
— Подождите, я сейчас только отнесу это и выйду.
Через минуту Анна вышла с ведром и тряпкой, оглянулась по сторонам: идёмте, мне в подвал нужно, по дороге поговорим.
Надежду колотил озноб, Анна несколько раз посмотрела на странную клиентку. Наверное, стесняется, а может, замёрзла, ветер аж свистит, пронизывает насквозь.
— Осторожно, здесь ступеньки, я лёд ещё не отбила.
Анна Павловна долго мучилась с замком, наконец тот поддался, дверь в подвал медленно открылась, и оттуда потянуло омерзительным запахом тухлятины. Непрошеная посетительница отшатнулась, но, глотнув свежего воздуха, стала дальше спускаться по скользким ступеням. Надежда решила действовать без предисловий.
— Аня, как звали Соцкого?
Уж чего-чего, а такого вопроса Анна Павловна никак не ожидала, даже выронила ключи.
— Какого ещё Соцкого, никакого Соцкого я не знаю. Кто вас подослал?
— Никто, Анечка, никто, — и Надежда, стуча себя по груди, залилась слезами, — Аня, я всю жизнь его ждала, Аня, мне ничего не надо, только расскажи мне о нём. Мой ли это Юзек или нет. Как его звали, как? Аня, я всю жизнь...
Она хотела рассказать так много этой совсем чужой женщине, по не смогла, комок в горле застрял, и получались только какие-то всхлипывания. Она схватила обе руки Анны.
— С чего вы всё это взяли? Не знаю я никакого Соцкого, — лицо Анны окаменело.
— Вещи ты ведь для его жены покупала у нас. Аня, только ответь, его Юзеком звали? Соцкий Юзеф Стефанович, да? — Надежда трясла женщину за грязный халат. — Мне ничего не надо, только знать, жив ли он остался и почему мы не встретились.
Анна поправила платок на голове.
— До нас в комнате, где мы сейчас живём, жил когда-то какой-то Соцкий, но он давно умер. И ничем я вам помочь не могу. Жена его приезжала, узнала, что тот давно умер, и уехала. Я даже не знаю куда, меня это не касается. И имя его вовсе не Юзек, так что успокойтесь, это всего-навсего однофамилец, таких сколько хочешь.
— Но дочь у тебя от него?
— С чего вы взяли? У меня две дочери, и ваш Соцкий здесь ни при чем. Уходите, мне работать надо.
Вдруг дверь подвала распахнулась, в проёме показалась девочка, лет десяти, не больше. Беленькие кудряшки выбились из старого выгоревшего бархатного капора.
— Мама, ты здесь? — Девочка сразу замолчала, увидев незнакомую женщину.
— Оля, иди на станцию, в кабинете Федора Павловича пол натирай.
Дверь быстро закрылась, но Надежда продолжала смотреть, как
будто бы сквозь неё. Девочка была похожа на Юзека, такие же ямочки на щёчках, густые ресницы и эти серые круглые глазки. Это могла быть её дочь, она облокотилась на дверь и заплакала. Анна сама еле удержалась на ногах. И некогда ей плакать, своё она уже давно выплакала. Нужно работать, некогда ей заниматься пустыми воспоминаниями. Но странная женщина из магазина, не обращаясь больше к Анне, как бы сама с собой продолжала: «Это Юзека дочь, это его дочь, она так похожа на него». И стала медленно подниматься по скользким ступенькам, бубня себе что-то под нос. Анна обессиленно уселась на замерзшую лавку в подвале: нет, это моя дочь и никого больше. У меня две дочери, и обе мои, только мои. Как она устала! Господи, как я устала! Сил моих больше нет! В этом проклятом подвале все замёрзло, и грязь, и куски вонючего мяса, предназначенного на утиль. Всё сама на себя взвалила, вот и тяни этот воз, никто не поможет, никто.