Одесситки
Шрифт:
Все её мужья давно на том свете, и неоткуда ей помощи ждать. Отец после стольких ранений еле ноги тянет, мать, как может, ей помогает. Старшая Аллочка в институте учится, эта ещё в школе. Да ещё братец подсуропил, бросил первую жену с ребёнком, опять же на её шею. Слава Богу, что сюда устроилась. Тяжело с утра до поздней ночи вкалывать, зато каждый день пару килограммов мяса, а то и больше на круг выходит. Опасно, конечно, остановят проверяющие, когда она несёт свежесрезанные куски мяса для анализов. И начнут взвешивать. В каждом срезе должно быть не больше 70 грамм, а у неё бывает и по 200 грамм, а иначе здесь и делать нечего. Все своё вокруг этих кусочков имеют, да будут в стороне. Одна она может попасться, когда берёт анализы, несёт на этом лотке. Вообще-то по инструкции анализы должны брать лаборантки, но они не хотят подставлять свой зад. Боятся. А если попадётся санитарка, как уже было не раз, всегда выкрутиться можно. Вроде лаборантка ногу подвернула, попросили санитарку. Ну, та не знала, сколько грамм надо срезать, опыта нет, какие куски получились, такие получились. Больше её никогда не
ОЛЬКА
Олька влетела на мясо-контрольную станцию, забыв подать условный сигнал, да и дверь не была закрыта.
— А, это ты? Носишься, как угорелая, напугала нас. Бери портфель и дуй на Баранова к профессору Тимофееву — смотри, будь повнимательней, отдашь только Лизке или Элеоноре Михайловне. Поняла?
Олька так замёрзла в старых ботиночках, которые еще носила покойная Нонка, потом старшая сестра Алка, а теперь они ей достались до конца донашивать. Ещё бабка ругается, мол, на ней, Ольке, всё горит. Совсем хорошие были ботиночки, но до весны не дотянут. Какие же они хорошие? Ноги так замёрзли, что пальцы совсем не чувствуешь и в туалет хочется. Она так обрадовалась, когда мать послала её натирать пол в кабинете заведующего, хоть согрелась. Видно, рано обрадовалась. Она любила натирать пол. Главное, правильно надеть щётку на ногу, чтобы не соскакивала. И по дубовым дощечкам, то в одну сторону протанцевать, то в другую. Ещё очень хорошо в такт движениям заучивать стихи. Сразу два дела получается — и пол натёрт, и домашнее задание выполнено.
Завершив натирку, Олька внимательно наблюдала, пока врачи и лаборанты мясо проверяют. Без проверки никому ни кусочка давать нельзя, даже бездомным кошкам и собакам. Иначе они сами заболеют, а потом ещё и людей заразят. Работая с мясом, нужно быть очень внимательным, не дай Бог пораниться. Вот мама уже два раза болела рожистым воспалением. Её так трясло, высокая температура поднялась. Даже уколы тётя Надя Субда приходила делать. Мама не разрешала Ольке спать тогда с ней в одной кровати, как обычно. Приходилось спать с Алкой, а та отпихивала её. С мамой лучше спать, она тёплая, и так приятно уткнуться ей под руку. И мама рукой ещё обнимет Ольку как маленькую, и сразу засыпаешь. А к сестре не прижмёшься, она сразу брыкается. И вообще, такую моду взяла, на ночь глядя тетрадки проверяет. И чуть что, рвёт их, приходится переписывать до полночи. Ещё обидно «дурдылой» обзывается. Нет, неохота бежать сейчас на Баранова.
— Давай, Олька, вернешься — закончишь, куда пол денется? — Лаборантка Людмила Ивановна, не отрываясь от микроскопа, указала на портфель, мол, свой спрячь, бери этот и топай. У двери стоял точно такой же черный портфель, как ее школьный, только вместо книг и тетрадок, он был заполнен мясом. — Возьми бумажку, столько денег получишь, поняла? Иди уже.
Зайти к матери в подвал? Нет, там тётка какая-то, и мать нервная, да и маячить с портфелем, полным мяса, нельзя. Мама тысячу раз просила сразу подальше уходить с базара. Чуть кубарем не скатилась по скользким ступенькам мясного корпуса и понеслась по улице. Тяжеленный портфель Олька перебрасывала из одной руки в другую, пальцы на руках тоже прихватывал усиливающийся мороз. С утра вроде даже солнышко проглядывало, и она, как всегда, варежки забыла. Если честно, то специально не взяла эти варежки старые, к тому же на длинной резинке, через рукава протягивать, будто она маленькая. Девочка вздохнула, как не любила она выполнять эти поручения, если бы кто знал. Лучше десять ведер угля принести, чем это проклятое мясо ходить по домам продавать.
Всё, прибежала, вот этот красивый старый дом, в парадной даже радиаторы горячие, можно погреться, тепло. Олька поставила мясо на подоконник, чтобы разогнуть негнущиеся пальцы и засунуть их между горячих труб, одновременно поднимая по очереди ноги и прижимая их подошвами к теплу. Где-то наверху открылась дверь, и собачий лай с шумом стал приближаться. Громадная собака бросилась на девочку, и она в ужасе закрыла лицо руками.
— Маркиз! Фу, фу! Ты что на ребёнка! А ну! Не тронь портфель, тебя в школу всё равно не примут! Я кому сказал? — Молодой человек схватил пса за ошейник, но тот вырывался, пытаясь броситься на девочку. — Ты у меня получишь, гад! — Наконец хозяин с псом вышли на улицу.
От зараза, мясо почуяла. Всегда, когда она шла с этим портфелем, все собаки и кошки обращали на неё внимание. Даже пустой воняет, как мама его ни моет. Она быстро побежала наверх по мраморным ступеням, покрутила механический звонок, один раз, потом второй, и стала пританцовывать вокруг двери. Наконец дверь открылась, на пороге стоял мальчик, может, её ровесник, а может и постарше, или просто толстый. Прямо как «мальчиш-плохиш» из гайдаровского рассказа. Мальчик был одет в полосатую пижаму, которая не сходилась у него на животе. Шея перевязана тёплым шарфом, в руках он держал скрипку.
— Лизка, это к тебе! Эта... Лизка, я не нанимался у тебя двери открывать, — и, водрузив скрипку на плечо, пошел пиликать в комнату. Девочка осталась ждать у двери.
— А, это ты? — Из кухни выплыла женщина, на ходу вытирая руки о грязный передник. — Давай! Сколько здесь? Опять одна свинина? В следующий раз принесёшь такие фляки, не возьму. Выйди, подожди там, — она вырвала из рук девочки бумажку. Дверь закрылась перед самым носом, Олька опять оказалась в парадной, но, слава Богу, без портфеля. Хоть бы не встретиться опять с этой придурошной собакой. Два адреса у неё были связаны с животными. Один на Садовой, почти у Соборки, а другой возле Русского театра. На Садовой хитрющая дворняга караулила её в подъезде. Девочка заходила в подъезд с улицы, а собака появлялась со двора, через чёрный ход. Но, в конце концов, они даже подружились, девочка угощала дворнягу кусочком мяса, и та великодушно её пропускала, заглатывая угощение, даже игриво виляла облезшим хвостом. На обратном пути лаяла, но не злобно, хотела что-то сказать, кто их поймёт, этих псин? Да и хозяйка там была очень приветливая, никогда не оставляла за дверью, как эта. А наоборот, угостит то печеньем, то пирожком, а то и вообще даст шоколадку и обязательно справится, как дела в школе. А то вообще на праздник рубчик в руку сунет и всегда говорит: сдача твоя. Олька пыталась отказаться, мол, мама не разрешает, но Светлана Васильевна шёпотом ей ответила: а ты никому не говори, купишь себе что-нибудь в школьном буфете. Девочка так и делала, уж очень вкусные продавались толстые, облитые глазурью конфеты барбарис.
Когда собирались денежки, она брала младшего братика Олежку и они шли на Пересыпь, там, напротив кинотеатра, была будка, в которой продавались школьные принадлежности. А перед Новым годом эта будка преображалась. Она вся была обвешена сверкающими ёлочными игрушками, чего там только не было — и гирлянды, и фонарики. На какую игрушку хватало мелочи, такую и покупали, и, чтобы Олежка не канючил, оставляли деньги на две ириски. Жаль, что на Садовую носить мясо нужно было только два раза в неделю, по средам и пятницам. А вот у Русского театра жили пожилые муж и жена. У них было много кошек. Даже во дворе пахло кошками. Девочкина бабушка тоже дворовых кошек кормила, но они знали своё место на крыше и вниз в палисадник не спускались. Бабушка кормила их во дворе возле крана, а потом они расходились все по своим делам. А у этих стариков так воняло кошками, до рвоты, невозможно в парадную войти. Старики жаловались на театр, что это все театральные кошки, расплодились там, а они только жалеют и смешные имена им дают: Матильда, Патрисия, Отелло, Гамлет, Ромео. Они тоже девочку приглашали, но та категорически сама не хотела к ним заходить. Они так громко и долго говорили одно и то же о своих питомцах, что девочка хватала деньги и быстро убегала. У нее нет свободного времени, нужно ещё несколько раз вернуться за мясом, сделать ещё несколько «ходок», помочь маме принести уголь из сарая, воды из подвала, зимой трубы промерзают и наверху нет воды.
А мама пока бегала, брала анализы или мыла и кипятила стеклышки, маленькие прямоугольные. Между ними накладывали мелко нарезанные кусочки мяса, придавливали с обеих сторон и просматривали под микроскопом. Иногда звали девочку: Алёнка, а ну посмотри своими молоденькими глазками, вроде там есть маленькая капсулка, глаза от этого проклятого микроскопа слезятся, устали за целый день. А под микроскопом целая жизнь развивается. Так интересно. Девочку давно научили и мясо для анализов нарезать, и диагноз ставить. Есть подозрение на трихинеллёз или нет. Все стены в кабинете заведующего завешены плакатами со всякими болезнями домашних животных. Аврал начинался, когда обнаруживали какое-нибудь заболевание. Все по очереди рассматривали, откладывали в сторону этот кусочек мяса. Сразу бежали взять ещё срезы из других мест туши. На хозяев смотреть было жалко, они плакали, умоляли, чтобы их тушу им отдали, они сами её съедят, хорошо переварят. Часто приходилось вызывать участкового, мясо, надевая перчатки, уносили в подвал. А в герметически закрытую банку помещался большой кусок мяса, опечатывался сургучом с печатью, и отправлялось это в бактериологическую лабораторию. Если подтверждалось заболевание, тушу засыпали известью, а потом вывозили. После этого мама долго мыла и очищала подвал. Девочка очень не любила, когда мама заставляла её работать в подвале, там бегали здоровые крысы, вонь, мухи, особенно противно было лопатой зачерпывать эту мерзкую жижу и сливать в вёдра, а потом их выносить в уборную на рынке. Поэтому лучше, конечно, пробежаться по улицам, пуст ь хоть с этим портфелем, но можно ведь прокатиться на подножке трамвая. Хоть с этим портфелем опасно: если он раскроется, из него не выпадут книжки и тетрадки, а мясо.
Наконец дверь открылась, как всегда недовольная, Лизка сунула ей в одну руку раскрытый портфель, в другую скомканные деньги. «Притащила одни фляки, в следующий раз такие не возьму», — и захлопнула дверь. Девочка быстро закрыла пустой портфель, села на перила и полетела вниз, притормаживая ботинками по мраморным лестницам и балансируя руками.
Только за углом она разобрала и подсчитала скомканные деньги, одного рубля не хватаю.
Холодный ветер пронизи нал насквозь. По небу неслись черные тучи, скорее бы снег выпал. В этом году ещё толком-то и зимы не было. Ночью выпадает маленький снежок, утром ещё полежит немножко, а как возвращаться из школы — все уже растаяло. Не зима, а недоразумение какое-то. Вот мамина подруга с севера приезжала, так она рассказывала... Там зима так зима. Снег уже в сентябре выпадает и лежит почти до самого июня и не тает. Но это, по-моему, тоже чересчур, она, правда, говорила, что очень красивая тайга. Но почему-то плакала, а когда дома никого не было, разговаривала с портретами моего папы и маленького братика. Просила прощения у них, а потом достала припрятанный бабушкой шкалик, выпила прямо из горлышка, как дядя Жора безногий с того двора, так ему тяжело за стаканом ходить. Бабушка её в церковь нашу, на Слободку, водила. Может, поможет ей боженька маленького Женечку найти. Я, конечно, в Бога не верю, со второго класса пионерка, но небо такое большое и земля, он, Бог, и есть где-то там. И почему все называли эту тётку — жена Соцкого? А моя мама тогда кто? Этих взрослых не понять. А тётку эту я боялась, если по-честному. Хорошо, что она уехала. Наверное, обратно в свою Сибирь.