Одесситки
Шрифт:
Там же, на рынке, был сарай, в котором содержались арестованные. Утром их выводили по три человека с табличками на шее «Партизан» и вешали, заставляя людей смотреть. В основном там были раненые моряки, которых оставили защищать Одессу. Бежать они не могли, да и некуда было. А мою мать арестованные хлопцы пожалели. У них был вырыт лаз-подкопчик, и они вытолкали маму вместе с мальчишкой, моим ровесником. Правда, когда они ее проталкивали, левая рука вывернулась на спину, так она и прибежала с пацаном домой и рукой на спине.
Больше на улицу она не выходила, везде бегал я сам. Мы с этим пацаном собирали пустые консервные банки и делали из них светильники,
Одного такого «офицера» румына Борис вином подпаивал, продолжал Леонид Павлович. Деревенский, малограмотный парень, за Одессу ему офицерский чин присвоили. Объяснять ему, что Одессу 72 дня обороняли и фигу бы они её захватили, если бы не приказ Сталина: оставить город, а Приморскую армию тайно эвакуировать морем. Он думал, что так и дальше будет и наши города посыплются им на блюдечке с голубой каёмочкой. Да не тут-то было. Как выпьет, так и твердит: «Севастополь возьмём, конец войне. Мне земли там дадут, я у моря хочу получить свой надел». Борис ему всё поддакивал, а я нашёл на помойке старый разбитый глобус и показал румыну: «Вот твоя Румыния, Бухарест, вот Одесса, вот Севастополь, а это Москва, а вот это ещё весь Советский Союз, аж до самой Японии». Он пальцем тыкал, искал всё Японию. «А это твоя Германия, вот она, видишь, маленькая, как вошь кусачая, нажал пальцем, как задавил Берлин».
Борис потом вспоминал, как он чуть не обделался от моих слов. А пьяный румын всё крутил глобус, видно, первый раз в жизни карту видел. Так всю ночь пил и крутил. Под утро Борис мне говорит: «Тикай, Лёнька, может, ты уцелеешь! Ты в семье за старшего — запомни и моих не выдай». А через два дня дядя Боря на мотоцикле с румыном к нам на Среднюю подъехал. Парень, хоть и деревенский, но всё правильно понял. Он-то и помог выправить нам документы, так из Ленина я стал Леонидом. Потом все через нас уже обращались к нему с разными просьбами. Когда сестра дала о себе знать, этот румын с Борисом поехали и забрали ее, ходить она долго не могла. И маме врача он привёз, руку ей вправили, но она всё равно сгорбилась, вы ж видели. А потом он прощаться пришёл, отправляли его, как он сказал, землю получать, брат уже «получил», теперь его очередь. Икону принёс, чтобы ею мать покрестила и молитву прочитала, не поверите, все мы плакали, когда его провожали, как своего. Бадэга закрылась, хозяина тоже мобилизовали, кончилась их лафа. Борис почувствовал хвост, пришлось его спустить в катакомбы.
СОЦКИЙ
— В декабре 42-го мы еле тянули ноги, работы никакой, того и гляди, заберут. Анька случайно познакомилась с дядькой, который работал в частной пекарне, и тот её пожалел, взял на работу. Фамилия мастера была Соцкий Иосиф Степанович, вот, собственно о нём, вернее, о его семье, я хочу, товарищ полковник, с вами посоветоваться.
— Я слушаю тебя, сынок, — Иван Васильевич много за свою жизнь знал историй, но доверие этого молодого опера его поразило. Мог ведь и не говорить про дружбу с румынским офицером, с самым настоящим врагом.
— Ну так вот, этот Соцкий мастер оказался мужиком, что надо. Он и меня на мастера выучил. Воевал он ещё в первую мировую и ранен был в позвоночник. На эту войну его не призвали и по возрасту, и по здоровью. Хлеб он из пекарни мастерски воровал, на себе выносил по девять буханок, и меня научил.
— Как это? — не выдержал Иван Васильевич.
— Да как, в кальсонах, у него были прострочены специально верёвки, он их туго завязывал и бодро проходил проходную. Кто ж такого мастера обыскивать будет. В пекарнях это особая каста, да и хозяин, я, думаю, знал. Вы думаете, что он продавал да наживался? Нет, таскали в катакомбы, там же живые люди были. Сколько могли, столько и притаскивали. Но меня румыны поймали, я в их тюрьме побывал. А когда повели на работу, сбежал. Потом и меня спустили вниз, приятного мало. А этот Соцкий забрал мать с сестрой и с девочками к себе, мало ли чего. Наша семья так до сих пор там и живёт. Ну вот, теперь о главном.
До войны, за месяц до войны у Соцкого арестовали жену, она работала на фабрике, за антисоветскую деятельность. Суд был в фабричном клубе — показательный. Соцкий говорил, что жена себя почему-то оговорила, простая рабочая, ей было двадцать четыре года, трехлетний сын. Сам Соцкий на суд не ходил, у него как раз смена была, а с этим в те времена было очень строго. Пошла соседка и взяла с собой их сына, чтоб мать его увидела, и, может, одумается, прощения попросит. Увидят ребёнка — пожалеют. Ну и когда осуждённых уводили, ребёнок потянул ручки к матери, та бросилась к сыну, так их вместе и завели за занавес. Соседка ждала, ждала, а потом ей сказали, что ребёнка мать не отдала, с собой забрала.
Соцкий бегал, узнавал, но всё было бесполезно, а потом война. Он и после нее всё слал запросы, но так ответа и не дождался. А в 46-м он умер и просил обязательно найти его сына.
Опер замолчал, в горле всё пересохло, он так быстро всё рассказал, боясь, что начальник его остановит.
— Попей воды, что дальше?
— А дальше... вчера вернулась Соцкого жена, она рассчитывала, что вернётся к мужу, к сыну... А там мы живём, то есть, мои родители и сестра. Оказывается, сына у неё сразу забрали и ей сказали, что отдали родственникам. Все эти годы она думала, что Женечка живёт с отцом, а Соцкий злился на жену, что эта дура забрала дитя в лагерь с собой. Иван Васильевич, что делать? Где найти мальчика?
Полковник молчал, потом выдохнул:
— Вот что я тебе скажу, дай мне его данные и этих Соцких. И вот ещё что, ты никому ничего не говори, даже близким. Сам понимаешь, по-разному могут сложиться обстоятельства. Где сейчас жена Соцкого?
— У нас дома.
— У неё другие родственники есть?
— Вроде есть.
— Очень хорошо, посоветуй ей съездить на родину, пусть напишет запросы. Только ты сам, Леонид Павлович, не лезь в это дело. И отцу твоему это не нужно, времена какие. Она мать, пусть и ищет.
Хотел Иван Васильевич сказать парню, что с него и записи в анкете хватит, что во время войны находился па оккупированной территории, но смолчал. Иван Васильевич подошёл к сейфу, открыл его, достал маленькую бутылочку с каплями и, не считая, накапал себе прямо в рот. Не оборачиваясь к оперу, спросил:
— Всё понял, сынок?
— Да, спасибо, можно идти?
— Ступай, дело забери, померкуй над ним ещё, этих грабителей найти обязательно надо, весь город в страхе держат.
— Найду, товарищ полковник, не сомневайтесь.