Одесситки
Шрифт:
— Шо з вечора збыралы? Хто ж таку купыть?
Женька вертела головой во все стороны. Покупателей негусто, да и они проходили мимо, не задерживаясь даже возле тетки Фроси. Зато продавцы всё прибывали и прибывали, на прилавках быстро раскладывали привезенное, каждого товара понемножку. Всё свежее, красивое, у Женьки засосало под ложечкой.
— Шо вы гав ловите? Берыть свои корзыны и ставайте у ряды.
Кому не досталось места за столами, выстроились в длиннющих проходах, ставя свой товар прямо на землю между ногами. Женька больше ничего не видела, кроме плотно сжавшихся колхозниц и с трудом протискивающихся между ними горожан. Все вокруг толкались, кричали, торговались, хватали жменями вишни, пробовали одну, кривились, сплевывали косточки
Женьку затрясло, хоть бы не ушли дальше, стала сама быстро перекладывать в ведро вишни, они уже начали плавать в собственном соку. Только бы не передумали, и хорошо, что дикарку нарвала, она-то как раз и не потекла. «Забирайте все», — мать суетилась, никак не могла подсчитать, сколько в ведро помещается ягод, сколько нужно получить денег. С грехом пополам продати одну корзину и пошли к тётке Фросе.
— Ну шо, продали? За скилькы? Отож наторгувалы, отдаёте, дуры.
Мать пыталась оправдаться, что спешит, Наталку с внуком встречать надо. И не знает, что ей делать со второй корзиной. Еле уговорили Фроську продать ее, как получится, в обиде не будут, и помчались на вокзал. До прибытия поезда оставалось ещё больше часа. Они умылись в вокзальном туалете, причесались и вышли в город. Женька очень хотела мороженое и от пирожков не отказалась бы. Но мать достала из сумки хлеб, разломила по куску, и обе, икая, пошли по Пушкинской. Заглянули в храм. Мать поставила свечки, помолилась. Женька ждала у входа, её горячее тело приятно охлаждалось. Какое счастье людям: живут в таком большом и красивом городе, улицы мощёные, деревья белой известью окрашены, как у них возле школы и сельсовета. Несколько раз уже доводилось побывать в Одессе, но дальше Привоза, вокзала и этого храма не доходили. Даже моря не видела. Вот школу закончит и поедет сюда обязательно учиться. Надо только подтянуть оценки. А то с такими, как у неё, никуда не примут.
А может, как Наталка, в 18 лет выскочит замуж за курсантика. И с ним в город махнёт. Мать всё-таки купила дочери ванильное мороженое, они выпили по два стакана зельтерской воды и двинули назад. Поезд из Киева пришел без опоздания. Ещё в окне они увидели Наталку. Она с Пашкой на руках вышла из вагона, суетливо сунула матери внука, Женьке скомандовала идти за ней. В тамбуре стояли здоровые кованые чемоданы и узлы.
— А где батя? А Иван? Я ж телеграфирована, чтоб встречали!
Женька сама таскала чемоданы, потом баулы, а сестрица продолжат болтать с попутчицами, разодетыми молодыми женщинами, их вещи выносили на перрон молодые солдатики. Наконец, дамы ушли, обдав Женьку запахом крепких духов. Мать с орущим внуком не управлялась, пыталась целовать двухлетнего Павлушку, чем его ещё больше пугала. Наталка забрала сына, шлёпнув зарёванного пацанчика по нежным ляжечкам.
— Ты шо, сказылася?
— Сказишься здесь с вами. Просила же, шоб встречали. Куда мы сейчас денемся? Все люди как люди, к морю отдыхать едут. Стойте здеся, вещи не проморгайте, деревня.
Ещё раз поддав ни за что бедному измученному мальчугану, крутя задницей на высоких каблуках, Наталка скрылась в толпе. Вместе с плачущим ребенком они остались одни на опустевшем перроне. Еще и эта пустая клятая корзина в вишнёвом соке. И сами они в своих застиранных ситцевых платьях с синими разводами под мышками, потные уставшие. Противно смотреть друг на друга. Женьке показалось, что сестра, вся из себя такая разодетая, расфуфыренная, застыдилась их. Ее долго не было, наконец, она вернулась с носильщиком, злая, на них даже не посмотрела. Быстро все погрузили на тележку. Наталка важно шла впереди, а Женька с матерью бежали молча сзади. Носильщику Наталка заплатила столько, сколько они выручили за вишни.
На привокзальной площади их ожидал грузовик, Наталка с сыном сели в кабину а мать с Женькой полезли в кузов. Лавки не было, на чемоданы Наталка садиться не разрешила, пристроились на корточках под кабиной. Солнце нещадно жгло тело, горячий ветер обдувал лица. Женька упёрлась ногами в борт, голову положила матери на колени и уснула. Она не видела, как у матери по щекам текут слёзы. Ей снилось, как сестра достаёт из чемоданов такие же красивые платья, что на тех тётках, и протягивает их Женьке...
Дома сестра тоже всем была недовольна. Что она от них всех хочет? Зачем приехала? Отец борща наварил, рыбы нажарил, такой стол накрыли. Родители шушукались в летней кухне: «Устала з дороги, вот и не до гостей». — «Но ведь люди придут». — «Скаженная якась, выгонит людей». — «Да я сам её згоню со двора, бач барыня яка заявылася. А хлопчик гарный, на мэнэ схож. Пиду вышень нарву онуку».
— Ой, Федя, тилькы не вышень: бачыты их не можу, — заголосила мать. — Там биля забору черешня, мабуть ще е. Ввечори Женька яблук з колгоспного саду натаскае. Бачив, як Пашка молочко выпыв? Якый гарненькый! Звыкнеться, все буде добре, А Нателка наша, ты глянь, яка баба стала, прямо городьская.
— Тьфу, обняты, поцилуваты страшно! От так, маты!
— Ничого, всэ будэ добрэ. Тилькы ТЫ Не пий и самогон до столу не тягны. И шоб ни Мыколы, ни Ивана духа ни було. Сама со двора их сраной метлой згоню, ты так и знай. И ты сам до хаты не удумай шлёндрыть, хай видпочивають. Як з фермы вернуся, за стол сядемо у садку пид вышнею.
— Так вси и набигнуть. Я тилькы Гуськив и Таранькив поклычу. Хто з начальства прыйдэ, шо зробыш? Мабуть все село знае, шо Наталка з сыном до дому прыихала. До конторы забигты треба, молока выписать на трудодни. Свого-то нэмае.
Мать укоризненно посмотрела на отца, это он решил, что корова им не нужна. Как Наталка из дома укатила, сразу зарезал, и с концами. Поросята другое дело. А молоко, пошел на ферму, напился от пуза. А если надо, то и выписать всегда можно, кто им, передовикам, откажет. А все эти бредни, что своё есть своё, от своей коровы лучше, полная ерунда. Жену жалко, его Марийка яка гарна дивчина була, краше за всих, а теперича он як ии усю крутыть. 3 доярок треба тикаты, досыть, ему ще жинка нужна. От до осени доробыть и все. И так кожен рик, до осени, а там дивчата прыйдуть. А дивчата тилькы их и бачилы. Хватають курсантикив и тикаты з чоловиком. Его Наталка теж утикла. Фёдор закрутил цигарку глянул на небо — доща не буде, все пожухне. Пшеныця вже жовтыть, ще недиля, друга и збыраты можно. У цему роци все так и прэ, так и прэ.
— Да, мать, Наталку не признать — гладка, тилькы уж ци ногти понакрасыла червоным, як мабуть клопив давыла всю ничь, та ще на ногах. Ты бачила таке, га?
— Ничого ты, старый олух, не розумиешь. Наталка, хоть и дочка тоби, а всеж охвицерьска жинка. Да не будь якого з пехоты, а жинка лётчика. Вин у ней на Финской воевал, орден заробыв, от так-то.
Женька драила стол. Сколько отцу не долби не чистить карасей за столом, никакого толку. Теперь воняет, мухи расползутся, сейчас Наталка проснётся и будет носом крутить. Теперь дома ей всё не так.
— Женька, Женька! — из-за забора, боясь зайти в калитку, нарисовалась Надька — подружка. «Ну шо ты там стоишь? Заходь. Давай помогай, воды из бадьи тащи».
— Жень, а это правда, шо Наталка в шляпке, в чулках и в перчатках припёрлась? Гарбузыха бачила, колы вы прыихалы. Рассказывай, что молчишь? Шо она тебе привезла, шо подарила? Ничего? А мамка лифик купила?
— Нет, времени не хватило.
— Гляди, Фроська прется з вашей корзыною.
— Черт, сейчас усадится, не выгонишь.