Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599
Шрифт:
Помимо военных операций Эссекс преследовал в Ирландии и другую цель — возродить рыцарскую культуру, культуру чести. В начале XIV века в Англии насчитывалось 1200 рыцарей; к началу царствования Елизаветы их число оскудело, сократившись вдвое. К середине ее правления рыцарей стало еще в два раза меньше. Для сосредоточения власти в своих руках, не было средства эффективнее, чем сломать сопротивление аристократии, не раз восстававшей против монархии. С тех пор, как тридцать лет назад Елизавета жестоко подавила Северное восстание, дворяне ей больше не прекословили. К концу правления Елизаветы титулованная знать, предки которой не раз вселяли ужас в английских монархов (Шекспир наглядно показал это в своих хрониках) — Перси, Пембруки, Бекингемы, Вестморленды, Нортумберленды и Норфолки, — сильно уступали в доблести своим дедам и прадедам — аристократам, чья власть подкреплялась
Вот почему Эссекс так жаждал получить пост граф-маршала — помимо прочего, граф-маршал решал все вопросы, связанные с рыцарством. Эссекс отнюдь не считал, что это чисто церемониальная должность — были внимательно изучены давно забытые документы, в которых излагались все ее полномочия, в том числе и связанные с культурой чести. Эссекс пытался укрепить свою власть, претендуя еще и на должность констебля Тауэра, позволявшую, как полагали многие, арестовать любого человека в королевстве, в том числе, и монарха. В письмах Елизавете Эссекс нарочито подписывался не как «слуга Ее Величества», но как «вассал» — этим словом он, по феодальной традиции, выражал королеве свою преданность («Я прекрасно понимаю, что я Вам многим обязан и как Ваш подданный, и как граф, и как маршал Англии; служить же как раб и слуга я не намерен»). За месяц до отплытия в Ирландию на заседании Геральдической палаты, проходившем в его доме, Эссекс прилюдно заявил, что Англия была «наиболее могущественной страной, когда во время войн командование принадлежало дворянству», и поскольку «Господь создал мир и людей с честью», то и «правителям следует поступать так же». «Когда подавляют дворян, — добавил он, — разрушается государство».
В 1591 году, после осады Руана, Эссекс, пользуясь правом, предоставленным ему королевой, даровал рыцарский титул 21 воину своей армии, а потом, в Кадисе, еще 68; многие из этих людей были ему теперь безоговорочно преданы. «Рыцарем не рождается никто, даже сам король», — увещевал читателя Уильям Харрисон в своем трактате «Описание Англии» (1577). В Ирландии Эссекс посвятил в рыцари 81 воина — так много, что ему пришлось просить Елизавету не сокращать этот список. Сэр Джон Чемберлен высказался в защиту тех, кто полагали, что резкое увеличение числа рыцарей подрывает авторитет монарха и «ставит существование рыцарского ордена под сомнение»: «очень странно», что за семь-восемь лет Эссекс «посвятил в рыцари больше дворян, чем существует во всем королевстве вместе взятом».
Праздник в честь Ордена Подвязки, ежегодно отмечавшийся 23 апреля, в день св. Георгия, Эссекс провел с размахом, наконец воплотив в жизнь свою мечту о возрождении рыцарства, судьба которого была поставлена на карту во время ирландской кампании. Торжество, устроенное сразу же по прибытии в Ирландию, позволило Эссексу продемонстрировать рыцарские идеалы (ему казалось, при дворе Елизаветы их сильно недооценивали): королева любила поощрять «маленьких людей» (в этом выражении чувствуется личный выпад Эссекса против Сесила — тот явно не вышел ростом), более всего ценившего «простоту, удовольствие и выгоду». Эссекс спланировал такой же грандиозный праздник в честь Ордена Подвязки, какой был проведен в Утрехте в 1586 году по приказу графа Лестера — тогда двадцатилетний Эссекс, впервые принимавший участие в турнире, «во многих вселил надежду своей молодецкой удалью».
Праздник в Дублине превзошел все ожидания. Сэр Энтони Стенден признавался Эдварду Рейнолдсу, секретарю Эссекса, что «никогда в день святого Георгия в христианских странах не доводилось ему видеть таких пышных церемоний». Стенден понимал, как к этому отнесутся в Англии: «Хотя все торжества проводились в честь Ее Величества, представляю, какое негодование они вызовут». Еще одно свидетельство принадлежит сэру Джеймсу Перро, известному прямотой своих высказываний (в свое время он заявил, что солдаты, отличившиеся в бою, интересуют Елизавету лишь пока они воюют). О празднествах Эссекса в Дублине, Перро, очевидец событий, рассказал так: «Такого пышного торжества и такого количества гостей при дворе королевы мне никогда не доводилось видеть на празднике в честь Ордена Подвязки». Даже ирландские поэты, редко хорошо отзывавшиеся об англичанах, признали, что Эссекс «проявил такую королевскую щедрость, какая англичанам совсем не свойственна». Подобная любовь к рыцарству вполне достойна баллады, увековечившей память о ней:
В Ирландии Святого Георгия день
отмечали с размахом и молодецки
и лорды, и рыцари,
богато украшенные и разодетые,
словно за всеми — Англии тень…
( перевод А. Бурыкина )
Дублинский пир не имел ничего общего с тем, что происходило в тот день в Виндзоре. Елизавета распорядилась не устраивать пышных торжеств, поскольку «в Ирландии сейчас разгорается мятеж». Однако она все же решила посвятить в рыцари троих дворян, чтобы пополнить оскудевшие ряды Ордена: этой чести удостоились Томас Скроуп, Роберт Ратклифф, граф Сассекский, и Генри Брук, лорд Кобэм, (Эссекс и его сторонники презирали лорда, а на сцене его не так давно высмеял и Шекспир). Наверное, в тот день многие англичане по обе стороны Ирландского моря поняли, что настоящие рыцари сейчас с Эссексом, а участники торжества в Виндзоре, — кучка выскочек и самозванцев, не лучше самого Кобэма, свиту которого называли «the bravest», имея в виду не отчаянных храбрецов, а, напротив, расфуфыренных франтов (еще одно значение этого прилагательного). На дворянах, сторонниках Кобэма, были в тот день «штаны пурпурного цвета и белые атласные камзолы…», на йоменах — «камзолы из белого бархата <…> голубые плащи <…> и шляпы с бело-голубым пером».
Несомненно, Шекспира подобные празднества очень занимали. Два года назад в Виндзоре, на церемонии посвящения в рыцари (она практически совпала с днем тридцатитрёхлетия драматурга) Шекспир, как и другие дворяне, скорее всего участвовал в торжественном шествии, которое возглавлял лорд-камергер Генри Кери; на всех участниках были «голубые плащи со вставками из оранжевой тафты» и «шляпы с оранжевым пером». Возможно, это самый броский наряд из всех, что когда-либо приходилось надевать Шекспиру. Церемонии в Виндзоре, где он многое узнал о традициях английского рыцарства, произвели на него большое впечатление. Он все еще думал о них, когда вскоре после праздника начал работу над «Виндзорскими насмешницами»; в пьесе упоминается Орден Подвязки и его девиз:
Пусть каждое сиденье, герб и щит
От разрушенья время сохранит.
Вы, феи луга, образуйте в пляске
Кружок, подобный Ордену Подвязки,
Зеленый, словно вешняя трава.
А из цветов сложите вы слова
«Honny soit qui mal у pense»[15], окраски
Такой же, как на Ордене Подвязки.
( V, 5; перевод С. Маршака )
Еще в начале своего творческого пути увлекшись Орденом Подвязки, Шекспир осознал, что рыцарская культура переживает свой закат. В первой части «Генриха VI» храбрый Толбот срывает с сэра Джона Фальстафа орден Подвязки, задаваясь вопросом, «заслужил ли трус такой носить / Знак лучших рыцарей» (IV, 1; перевод Е. Бируковой). Тем самым Шекспир хочет привлечь внимание зрителя к обесцениванию Ордена Подвязки; в другом монологе Толбот говорит о том, что воинской доблестью Англия обязана рыцарям Ордена:
Когда Подвязки орден учрежден был,
Милорды, были рыцари его
Высокой крови, доблестны, отважны,
Смелы, горды, прославлены в боях. ( IV, 1 )
Давний интерес драматурга к рыцарским идеалам, отразившийся в его хрониках, а также неусыпное желание восстановить семейный герб в конце 1590-х, — все это позволяет предположить, что Шекспир разрывался между прошлым и настоящим, пытаясь понять, что же значит — и с формальной точки зрения, и с содержательной, — иметь семейный герб.