Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599
Шрифт:
В последней сцене своей комедии Шекспир готовит зрителя к торжественному финалу. Ничего подобного мы не встретим ни в его более ранних произведениях, ни в предшествующих развязке сценах «Как вам это понравится». Под пером Шекспира мир пасторали, во многом искусственный, приобрел естественность, но, как Шекспир покажет в более поздних своих пьесах, у бытовой реальности есть свои границы, и она не самоцель. Ганимед уходит, обещая, словно по волшебству, вернуть нам Розалинду. Наконец девушка появляется на сцене в сопровождении Гименея, покровителя брачных уз. Впрочем, для вмешательства божества нет особой необходимости — Шекспир уже сам разрешил все важнейшие драматические коллизии. Сейчас Шекспир снова
Маска, написанная для Гименея, совершенно не понятна современным режиссерам, увлеченным прежде всего реализмом этой пьесы; не зная, как ставить эту сцену, они превращают ее в шуточное представление, небольшую пьеску, разыгрываемую с молчаливого согласия Розалинды. Чаще всего роль Гименея в современной постановке играет актер, исполняющий Корина или другого второстепенного деревенского персонажа. С точки зрения современного режиссера, волшебства уже предостаточно, и потому они совершенно не знают, что делать, когда в финале, поперек основного действия, Шекспир вводит нового персонажа, Гименея, венчающего комическое действо.
Хотя мы и не знаем, как воспринимала эту сцену четыреста лет назад публика Глобуса, скорее всего, для маски Гименея использовалось самое модное изобретение театральной техники тех лет. Режиссерам не важно, откуда появляется Гименей, хотя, возможно, как и божества в поздних пьесах Шекспира, он спускается на троне на сцену Глобуса сверху, с «небес». Если так, в этом спектакле в Глобусе впервые использована технология, которой не было ни в Театре, ни в Куртине. Гименей появляется на сцене под звуки «тихой музыки» и произносит нараспев следующие слова:
Довольно! Прочь смятенье!
Я должен заключенье
Всем чудесам принесть.
Здесь — восьмерых союзы
Гимена свяжут узы,
Коль в правде правда есть. ( V, 4 )
Четыре пары влюбленных — Розалинда и Орландо, Селия и Оливер, Феба и Сильвий, Одри и Оселок — выходят вперед и вместе поют песню, скрепляющую их узы и прославляющую брак, к которому они так долго шли:
О брак Юноны, ты оплот,
Святой союз стола и ложа!
Гимен людей земле дает,
Венчаньем населенье множа.
Гимен, бог всей земли! Почтим
Тебя хвалением своим. ( V, 4 )
После того, как восемь влюбленных берутся по просьбе Гименея за руки, старый Герцог приглашает всех на танец, символизирующий окончание маски и всей пьесы: «Эй, музыки! — А вы, чета с четой — Все в лад пуститесь в пляске круговой» (V, 4). Кажется, финал «Как вам это понравится» еще изобретательнее, чем финал «Юлия Цезаря». Посмотрев в Глобусе «Юлия Цезаря», Томас Платтер записал в своем дневнике, что «в конце спектакля актеры исполнили прекрасный танец, исполненный грациозности, и, как того требует обычай, двое в каждой группе были одеты в мужское платье, а еще двое — в женское». Алан Бриссенден убеждает нас в том, что под элегантным танцем имеется в виду танец придворный, будь то «павана,
Но и на этом сценическое действие не останавливается, далее следует эпилог — комедия окончена, но Шекспир хочет еще кое-что добавить к сказанному. После ухода танцоров на сцене появляется молодой актер, исполнявший роль Розалинды, и произносит эпилог, напрямую обращаясь к зрительному залу. Скорее всего, зрители удивлены, и потому актер объясняет, почему он пренебрег сценическими условностями: «Не принято выводить женщину в роли Эпилога; но это нисколько не хуже, чем выводить мужчину в роли Пролога». Теперь, когда пьеса подошла к концу, от чьего лица произносит текст молодой актер — от лица своей героини или от своего собственного? Если он не понизил голос и не говорил голосом Ганимеда или же не снял парик, то как мы поймем, это девушка или юноша? В середине эпилога актер сам отвечает на деликатный вопрос — хотя он и одет в женское платье, на самом деле он юноша: «Будь я женщиной, я расцеловала бы тех из вас, чьи бороды пришлись бы мне по вкусу, чьи лица понравились бы мне и чье дыханье не было бы мне противно». И хотя он убеждает нас, что он мужчина, через несколько секунд он сделает реверанс, а не поклон. Теперь все встает на свои места.
Шекспир тут же напоминает нам, что молодой актер так же очарователен, как и его героиня, и потому заслуживает горячих аплодисментов. Розалинда — вымышленный персонаж, и сюжет всей комедии условен. Даже в Эпилоге Шекспир продолжает развенчивать условности. Обманывая наши ожидания, он не дает нам насладиться развязкой, в которой по обыкновению происходит разоблачение героев. Своим последним «будь» (а это слово сопровождает пьесу от начала до самого конца) Розалинда напоминает нам, что в отличие от финала комедии, в настоящей жизни всегда есть место неопределенности и неизвестности.
Ни в одном другом произведении Шекспир так резко не ломает рамки условности. Раз мы с удовольствием смотрим на сцене комедию с переодеваниями, значит, мы одобряем условности елизаветинского театра, убеждает он нас. Реши мы, что его произведения лишены искусственности, он тут же напомнит нам: знайте, я говорю неправду. В конце концов мы оказываемся в положении Орландо — очарованные Розалиндой, нашей наставницей, мы частенько забываем, что перед нами юноша, исполняющий женскую роль; и все эти условности нам очень даже по душе, хотя это и порочно.
Шекспир хочет, чтобы, сопереживая событиям, зритель перестал мыслить банальностями и поверил в правдоподобность событий, забыв, что они выдуманные (Колридж называет схожий прием «усыплением бдительности зрителей» / «the willing suspension of disbelief»). Смотря спектакль, мы постепенно забываем, что Розалинду играет юноша, одетый в женское платье, и потому, как и Орландо, в конце мы вознаграждены, — нам открывается настоящая истина. В конце концов, единственное, что реально существует, — сама пьеса, и в эпилоге Розалинда повторяет эту мысль: «О женщины! Той любовью, которую вы питаете к мужчинам, заклинаю вас одобрить в этой пьесе все, что вам нравится в ней. А вас, мужчины, той любовью, что вы питаете к женщинам, — а по вашим улыбкам я вижу, что ни один из вас не питает к ним отвращения, — я заклинаю вас сделать так, чтобы и вам, и женщинам пьеса наша понравилась».
Жак абсолютно прав: весь мир театр, а люди в нем актеры. Закономерно, что эта дерзкая комедия заканчивается не менее напористым эпилогом. Щедро одарив зрителей, Шекспир требует от них большой самоотдачи. Для непонятливых Шекспир еще раз повторяет это в Эпилоге — перед тем, как зритель покинет зал. На фронтоне театра Глобус значились такие слова: «Totus mundus agit histrionem». Весь мир — театр.
Глава 12
Арденский лес
<