Одинокая звезда
Шрифт:
– Откуда у тебя такой скептицизм, Дима?
– Мне мама рассказывала, что в вузах творится. Думаете, те, кто на экзаменах зарабатывает, успокоятся? Да никогда! Что-нибудь придумают.
– Не знаю. В нашем вузе все по-честному.
– Н у, может, только в вашем. Да и то… я уверен – вы не все знаете.
– Нет, знаю! Я столько лет была председателем экзаменационной комиссии. У нас экзамены прозрачные.
– Да, про ваш все так говорят. Но зато про другие… Особенно про мед и юрфак. И про торговый. Там – только плати. Это правильно, когда экзамены, как вы говорите, прозрачные. Только так и должно быть. Я бы даже журналистов на них пускал. И телевидение. Пусть все видят, как сдают, как баллы выставляют. Чтобы не за закрытыми дверями. И ответы – только компьютеру.
– Где же столько компьютеров взять? На всех не хватит.
– Ну, может, потом? Надо построить отдельный Центр тестирования – большой такой, многоэтажный. И пусть не все сразу сдают, а, например, в течение месяца. Вариантов заданий можно же составить много. Пришел, получил тест, пообщался с компьютером – и ушел. А потом забрал результат – и отнес в институт.
– А что, Дима, идея хорошая. Я ее на августовских совещаниях озвучу. Головка у тебя светлая, молодец!
Дима просидел у Лены допоздна. В девять позвонил Оленин:
– Я тебе домой звонил-звонил, а твоя мать сказала, что ты у Ленки. Помирились?
– Да мы и не ссорились. Саша, дела ваши плохи. Все равно надо к врачу. Правда, там у них делают эти, как их, ну… мини. Если срок небольшой. За деньги. Но ее родителям все равно обязаны сообщить.
– Ладно, дай адрес. Попробую заплатить врачу – может, обойдется. Если бы эта дура поменьше ревела. А то ходит – глаза красные, нос распух. Уже ее родители обратили внимание. Надо, пока каникулы, с этим решить, а то у нее медаль может погореть, – тогда нам вообще хана.
– Что случилось? – Во время их разговора Лена держала ушки на макушке. – Это Оленин? Он об Ире?
– Он меня просил никому не говорить. Но раз ты все слышала… Только, пожалуйста, никому.
– Конечно, Дима! Значит, Ира хочет избавиться? А потом вообще может не быть детей. Она хоть об этом знает?
– Понятия не имею. Он просил узнать – я узнал. А что им остается? Ирку же родители убьют, если пронюхают, – да и ему не поздоровится.
– Ой, как мне ее жалко! Ира его так любит – еще с детского сада. Она за ним всю жизнь хвостиком ходила. Когда они бывали в ссоре, пряталась за деревьями, только бы его увидеть. Оставила бы ребеночка. Ведь первенец! Они оба такие красивые, и малыш у них, наверно, был бы хорошенький-прехорошенький. Дима, уговори их оставить.
– Лена, да ты что? Кто ж меня послушает? Сашка меня знаешь куда пошлет? Нет уж, уволь! Пусть сами решают свои проблемы. А то можно такого насоветовать – потом не будешь знать, куда деваться. Ох, как неохота уходить, а надо. Темно уже. О, опять звонят! Определенно, это мои.
– Да иду, иду! – закричал он в трубку. – Что делали? Занимались, естественно. Что значит, чем? Мама, что за вопросы? Физикой, в основном. Ну, мне не веришь, Лену спроси или Ольгу Дмитриевну. Ладно, я же сказал – иду!
Все каникулы Дима с Леной трудились с утра до вечера. За эти десять дней Дима узнал столько, сколько, наверно, не изучил за последний год. Лена умела так объяснить, что самые трудные разделы становились понятными, – оставалось только удивляться, как до него все это не доходило раньше.
– Понятно? – каждый раз спрашивала она, объяснив какое-нибудь очередное правило Ленца.
– Ежу понятно! – восклицал Дима. Он где-то слышал эту фразу. – Ты объясняешь даже лучше Марины. Хотя она тоже очень хорошо объясняла. Вам с ней надо идти в пед – вам же цены нет, как педагогам. Вы – национальное достояние!
Тут он заметил, что лицо Лены погрустнело, – и мысленно выругал себя. Зачем он вспомнил про Марину? Она же не может спокойно слышать это имя. А может, она его ревнует? Так это же здорово! Значит, любит по-настоящему.
– Леночка, – участливо спросил он, – ты чего запечалилась? Что-нибудь не так?
– Про Марину подумала. Как она живет? – не представляю. Ведь надо же каждый день вставать, ходить, что-то делать. За что ей такая мука? И я тому виной.
При этих словах Дима просто воздел очи к небу. Да сколько же можно себя казнить! Нет, Лена, определенно, из породы самоедов.
– Лена, с чего ты взяла, что она мучается? У нее все прекрасно! Встречается с хорошим парнем. На меня и не смотрит – кивнет при встрече, и все. Успокойся и забудь!
Ничего не ответила на это Лена – только тяжело вздохнула. Она чувствовала, что права, но не стала его разубеждать. Зачем и ему казниться тоже? Ведь все равно ничего не изменишь – и он снова не полюбит Марину, и она, Лена, никому его не отдаст.
А вскоре ее правота подтвердилась самым неожиданным образом. Они с Димой возились на кухне – готовили обед. Точнее, готовил Дима, а Лена, подперев рукой щеку, наблюдала за его действиями. Хлеб она уже нарезала, а больше он ей ничего не позволял. Из радиоприемника лилась приятная музыка – какой-то джаз. Как вдруг голос диктора произнес:
– А сейчас прозвучит песня лауреата московского фестиваля – композитора Ларисы Локтевой – на слова юной поэтессы Марины Башкатовой. Песня называется «Боль».
Лена остановившимися глазами посмотрела на Диму. Дима, держа в руке нож, медленно опустился на табуретку.
Все кончено.Закрыты двери,А я еще чего-то жду,– зазвучал серебряный голос Ларисы,
А я его словам не верюИ повторяю, как в бреду:«Он притворялся злым и грубым.Не может быть, чтоб он забыл,Мои глаза, улыбку, губы,Ведь он их так всегда любил!»– Какой ужас! – прошептала Лена. Дима потянулся выключить радио, но она задержала его руку.
И тишина,И дикий холод,И шевелиться нету сил,– пел знакомый голос, выворачивая им души.
Меня случившегося молотПудовой болью раздавил.Сидеть бы вечно так,Без света,А надо встать, домыть, дошить.И не дает никто ответа:Как с этой больюДальше жить?