Одна дорога из Генуи
Шрифт:
Марта ввела стражников в замешательство. Если они не знают, на чьей стороне их господин, то как они могут уверенно задерживать грузы для армии императора?
— Я не буду ничего открывать. Мы сопровождаем груз, принадлежащий очень серьезным людям, — сказала Марта, — Нас искать не будут, а груз будут. Прольют реки крови, но найдут и отберут обратно.
— Там что, золото что ли? — спросил стражник, — Вы везете золото в Милан? Ладно врать-то! Откуда в той стороне можно взять золото? И где ваш эскорт? Думаете, я совсем дурак?
Вот зачем надо орать «золото» на всю площадь?
— В чем дело? — к стражникам, подергивая плечами и зябко кутаясь в плащ, подошел Кокки, — Это моя телега, мой груз и моя женщина.
У низших охранительных чинов иногда появляется скверное умственное заболевание, которое полностью обесценивает их охранительный смысл существования. Они, непрерывно находясь в обществе, дичают, теряют человеческий моральный облик и начинают вести себя как дикие звери. Нападают на слабых, прячутся от сильных и мимикрируют под охранителей, походя на таковых внешне, но не являясь ими по сути.
Сегодня им показалось, что женщина на побитой жизнью крестьянской телеге — легкая добыча. Но как только подошел Кокки, стражники втянули головы в плечи и по-крабьи расползлись в стороны. Этот человек очень опасен. Что может быть хуже, чем наехать на него при его женщине? Если только наехать на его женщину при нем.
Можно бы было и извиниться, но голос у всех троих куда-то пропал. Поэтому они сначала просто отошли, а потом попрятались кто куда.
— Эти недоумки видели груз? — тихо спросил Кокки.
— Нет, — ответила Марта.
— Почему они кричали «золото»?
— Угадали, но сами этого не поняли.
— Кажется, я простудился. Пока этого не видно, но я уже чувствую. Отсюда надо бежать как можно быстрее.
— Что-то не так?
— Они тут слишком злые для тихой дороги, и у них нет ни лишних лошадей, ни ослов, ни телег, ни колес. Тут буквально вчера уже не в первый раз прошли фуражиры из Милана, забрали много зерна, несколько лошадей, мулов, ослов и телег, переночевали и ушли на север.
В неглавных дорогах есть свои преимущества, но есть и недостатки. Ландриано, хотя и самая большая деревня на пути, мягко выражаясь, не центр цивилизации. Колесной мастерской там не нашлось, а колесо уже ощутимо разваливалось. Овес не продавали даже за деньги, потому что его выгребли вообще весь. Как ни странно, никакой уровень владения мечом и никакой собственно меч не помогают материализовать обратно уехавший в Милан овес. Двое из двух встреченных крестьян с телегами отказались продавать свой транспорт и лошадку-кормилицу. Кокки торговался до разумного предела и не сторговался. Можно бы было повысить предложение и выше разумного, но тогда по округе разнесся бы слух о подозрительных богачах с тяжелым грузом.
— Зря я представилась, что мы тоже фуражиры из Милана, — грустно сказала Марта.
— К дьяволу. Уходим. В следующей деревне встаем на ночь и ждем Антиллези.
Следующей деревней оказалась не деревня и даже не ферма, а водяная мельница по левую сторону от дороги. Дождик усилился. Можно бы было переждать самый ливень в Ландриано, но Кокки не хотел рисковать после того, как стражник начал кричать про золото.
Легко гонять всяких там деревенских, когда их немного. Зато толпой они способны хоть слона запинать. И ладно бы выглядеть представительно, чтобы правдоподобно отбрехаться, но твои слова будут на порядок менее убедительны, когда ты похож на хромую мокрую курицу. Еще и простуженную. На хромую и простуженную мокрую курицу с мечом. Последние слова нормальным голосом Кокки сказал на площади в Ландриано. Попав под холодный декабрьский ливень, он промок насквозь, не просто до кожи, а до самого сердца и до дрожи в руках. Как ни странно, никакой уровень владения мечом и никакой собственно меч не помогает при простуде и насморке.
И за спиной у него могли встать не банда друзей и учеников, а двое музыкантов и женщина, которая больше похожа на добычу, чем не боевую единицу, пусть это и не так. И порох у нее, скорее всего, мокрый. С музыкантами все-таки неоднозначно. С одной стороны, фехтмейстера не проведешь, эти парни способны постоять за себя. Пусть не на мечах, но на кулаках, на ножах и на чем под руку попадется. Но человек с трубой или с барабаном в принципе не выглядит как воин.
— Мы сворачиваем, — сказал Кокки и протянул руку за поводьями мула, — Вы как хотите.
Барабан и Труба переглянулись.
— Мы, похоже, в одной лодке, — сказал Барабан.
— Почему?
— Потому что за нами погоня. И немаленькая.
— Точно?
— Не меньше троих верхом на ослах, и пара телег не налегке. Может быть, еще пеших сколько-то.
— У тебя такой слух?
— Я же музыкант, а не кузнец.
— Так бегите.
— Это не рыцари и не солдаты, а крестьяне. Вдвоем мы не отобьемся, а с Вами вполне.
— Да вы-то им зачем?
— Мы им на свадьбе играть отказались, — сказал Труба, — Ладно бы за деньги, а то за еду. Нет, ладно бы нормально брюхо набить, но если люди не могут заплатить деньгами, не стоит ждать, что у них и с едой порядок. Нет, ладно бы сегодня. Отыграли, перекусили и дальше пошли. Но свадьба завтра, в субботу. Нет, ладно бы задержаться на день, мы не торопимся. Но они с нас еще хотели взять денег за еду и за ночлег.
— Совсем обнаглели, — сказала Марта.
Компания свернула в сторону мельницы. Кокки немного отстал и поравнялся с Мартой.
— Не надо было их брать, — сказал он.
— Тогда бы до нас докопались.
— И так докопались.
— В той компании, что докопалась до музыкантов, не было стражников. А со стражниками не было толпы крестьян. Сам говоришь, что в этом Ландриано народ сейчас очень злой. Не хотела бы я вдвоем встретить их всех сразу.
— Я тоже, — вздохнул Кокки.
Крестьяне, в отличие от разбойников, осторожны и неторопливы. Могут долго ругаться и провоцировать, но первыми не нападать. Могут рассыпаться и разбежаться при первом взмахе меча, а потом собраться за пределами досягаемости и продолжить. Не убить, не ранить, не ограбить. Просто удерживать на месте, злить и не давать уйти. Могут кидаться камнями. За счет «плотности огня» могут даже и попасть. Могут струсить даже вдесятером на одного, а через полчаса привести сто человек.
А еще у крестьян всегда есть какой-нибудь господин, который в случае чего спросит, кто и по какому праву обидел его людей. Даже если сеньор землевладелец смотрит на крестьян с нескрываемым презрением, то он все равно убежден, что обижать его крестьян это его исключительное право. И он будет требовать правосудия не потому, что простолюдина ранили или убили, а потому, что нарушено право благородного человека самому угнетать свою чернь. Причем будет требовать местного правосудия у соседей, друзей и родственников против чужака.