Одна и без оружия
Шрифт:
— Ничего, достаточно того, что я знаю, — ласково объяснил директор. — И потом, разве тебе мало дел, которые я возлагаю на тебя? Ты выполнила все, что тебе поручил Бадашев, и теперь в полном моем распоряжении. Или тебя что-то не устраивает?
— Нет-нет, все в порядке, — поспешила я его «успокоить», — раз вы считаете, что так будет лучше, я не возражаю. — Портить с ним отношения мне сейчас никак нельзя — я почти на подходе к его святая святых криминальных дел.
Правда, чувствую, что иногда его доверие переходит рамки официальных отношений и за его ласковыми, сентиментальными
Мы втроем разместились за небольшим столом. Прислуживающий мужичок-кавказец вмиг уставил стол закусками, зеленью, каждому вручил по шампуру с готовым шашлыком, приговаривая: «На здоровье!» Буров разлил по стаканам «Смирновскую» и провозгласил тост: «За самую красивую женщину, которую я когда-либо видел». И, не чокаясь, первым опрокинул в себя лошадиную дозу. Александр Михайлович остаканился наполовину.
— А ты что, ждешь особого приглашения? — запанибрата обратился он ко мне.
— Я не пью, — коротко отрезала я, считая вопрос закрытым.
Но не тут-то было. Первым возмутился Буров:
— А мы разве пьем? Это легкое расслабление после тяжкого труда.
— Ты нас просто унижаешь, — поддержал коллегу Александр Михайлович. — Мы ведь от чистого сердца, без всяких там задних мыслей.
— Я тоже без задних, — согласилась я и принялась за шашлык, который оказался просто превосходным.
Между тем мой покровитель со своим другом пошли уже по третьему кругу, демонстрируя недюжинную внутреннюю силу. Я и после первой дозы оказалась бы уже под столом, а у этих закалка отменная. Наконец и они приступили к закуске, обиженно поглядывая на меня.
Потом их разморило, и они решили подремать. Александр Михайлович потребовал, чтобы я его сопровождала во избежание нападения на них террористов. Я не возражала. Но когда генеральный попытался потянуть в постель и меня, а Буров стал ему помогать, пришлось уложить их рядышком, и не на постель, а прямо на пол. После этого я возвратилась в палисадник и стала помогать кавказцу убирать посуду.
— Зачем такая красивая с этими людьми ходишь, — спросил он и сплюнул для большей убедительности.
— Я не хожу, я их охраняю, чтоб никто не обидел.
— Ва! Почему так шутишь? Сулейман серьезно говорит.
— И я серьезно. — До слез было обидно, что он плохо обо мне думает, и захотелось разубедить его в этом: — Не веришь?
Он отрицательно покачал головой.
— Тогда возьми вон то бревно, — показала навалявшийся неподалеку ствол дерева, приготовленный, как видно, для мангала, — и положи двумя концами
Сулейман повиновался. Когда бревно было закреплено и оказалось примерно на полметра от земли, я спросила:
— Сможешь одним ударом кувалды разломить дерево?
Сулейман засмеялся:
— Понял тебя. Хочешь сказать, Сулейман не сможет, а ты сделаешь? Очень толстый бревно нашла. Сильный человек нужен. Ты один раз кувалда поднять не можешь.
— Давай спорить, Сулейман. Если я одним ударом разобью бревно, ты скажешь этим двоим, когда проснутся и сядут за стол, все, что о них думаешь.
— Дорогая, я знаю, это невозможно, но согласен спорить. И когда кувалду не сможешь поднять, сразу же уйдешь отсюда и к ним никогда не вернешься.
— Договорились. — Я развеселилась и продолжала дурачиться.
Прошлась несколько раз по ухоженным тропинкам палисадника, собираясь с силами, превращая кулак в стальной молот. Разбежалась и нанесла мощный удар по бревну. Дерево раскололось. Наблюдавший за мной Сулейман грохнулся с испугу на землю, вытаращил на меня глаза, с воплем: «шайтан! шайтан!» кинулся в сарай, заперся там и замолк.
Я никак не ожидала такой реакции от этого уравновешенного на вид человека. Подошла к сараю, стала его успокаивать, объяснять, что я спортсменка, не раз выполняла подобные упражнения, и не только с бревном, а с более прочными вещами. Наконец он вышел, опасливо обойдя меня сторонкой, быстро собрал свою сумку и, несмотря на мои увещания, выскочил за ворота.
Не бежать же мне за ним. Перегнула палку. На меня это иногда находит. Перепутала бедного шашлычника, а жаль…
Между тем появился хозяин, за его спиной — Буров. Оба скособоченные, пасмурные. Глаза отводят. Помнят свои проделки. Уселись за стол, решили продолжить.
— Где шашлычник? — повел вокруг глазом Александр Михайлович.
— Ушел. Видит, вы спите, мясо стынет, работа его ни во что не ставится, обиделся и отчалил, — объяснила я.
— Козел несчастный, — ругнулся Буров. — Раз наняли, пусть вкалывает, а обижается у себя дома.
— Оля, может, ты подогреешь мясца, а то есть страшно хочется, — ласково подкатился Александр Михайлович.
— Нет, — отрезала я, — вмазать кому-нибудь — это пожалуйста, а от кухарства избавьте. Вон ваш приятель сидит без дела, поручите ему, вы сами говорили, что он спец по шашлыку.
Буров поморщился:
— Ладно, сидите уж, я сам займусь. — И, отходя от стола, рыкнул себе под нос, но так, чтобы я услышала: — Стерва несчастная, еще дерется.
— Эй, погоди! — остановила я его: никогда не прощала оскорблений. — Это что, в мой адрес?
— В твой, в твой! — вдруг взорвался Буров. — Будь ты мужчиной, показал бы тебе, чтоб рукам воли не давала. Воспользовалась, что мы слегка поддали, и размахалась кулаками. Корчишь из себя девочку невинную, цену себе набиваешь. Ты зачем сюда приехала?
— А ну, заткнись! — потребовала я, выразительно посмотрев на директора: что это он позволяет своему холую?
— Прекратите ненужный спор, — примирительно заговорил Александр Михайлович, — погорячились, и хватит. Ты тоже, Оля, виновата, мы к тебе по-хорошему, а ты как дикая кошка.