Однажды в Голливуде
Шрифт:
— Проснулся он, блядь! — говорит Марвин. — Если спросишь меня, тебе давным-давно надо было перейти на спрей для волос и горячую расческу.
Затем Марвин сбавляет напор:
— Но суть не в этом. Суть в том, что в Италии можно делать что хочешь. Хочешь вдруг пощеголять как Тони Кертис, — на здоровье. Хочешь ходить с такой же прической, как последние двадцать лет, — да пожалуйста, блядь. Итальянцам насрать. Знаешь, как эта хиппарская херня расползлась по всему Голливуду, по всей Америке? То же самое было и в Риме. Но вот в чем разница: своих бомжей итальянцы выгнали пинком под жопу. Следовательно, поп-культура не сходит с ума по всему молодежному, как у нас с этими пидорскими хиппи.
«Пидорские хиппи», — повторяет Рик себе под нос с горечью.
И тогда великий Марвин Шварц наносит последний удар:
— Итак, Рик, вот тебе вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов. Где ты хочешь быть в это время в следующем году? В Бербанке, чтобы тебе начистил рожу этот schvartze [53] , в «Отряде ,,Стиляги“»? Или в Риме... и сниматься в вестернах?
Двадцать пятая глава
Последняя
53
Черный (идиш).
Роман и Шэрон Полански несутся в английском «родстере» с открытым верхом по бульвару Сансет. Шэрон ненавидит эту машину.
Ненавидит ее возраст.
Ненавидит звук, с которым Роман переключает передачи.
Ненавидит хреновый прием у радио.
Но больше всего ненавидит то, что это кабриолет и что Роман всегда требует ехать с открытым верхом.
Роман на пару с Уорреном Битти подшучивает, что «жизнь слишком коротка, чтобы не ездить в кабриолетах».
Ему, с его прической-пажом, легко говорить. Но Шэрон тратит много сил, чтобы уложить волосы как следует. А когда укладывает и выглядит роскошно, их что, надо прятать под шалью?
Это преступление против красоты.
Голливудская парочка закончила съемки в телешоу Хью Хефнера «Ночной плейбой». Десять часов, они мчатся от здания 9000 по Сансет, где проходили съемки, и проносятся мимо «Кофейни Бена Франка» и кинотеатра «Тиффани», где на козырьке рекламируют «Одиноких ковбоев» Энди Уорхола.
Роман сам знает, что ему не стоило соглашаться на новое мероприятие на следующий же день после вечеринки в особняке «Плейбой», и чувствует ее враждебное молчание. Он отлично понимает, что этот вечер она планировала провести в постели с книгой. И знает, что ей прихорашиваться для телевидения куда сложнее, чем ему.
И все-таки она прихорошилась, и вышла из дома, и вытерпела ради него все.
Но теперь настает время холодной войны. У Шэрон настолько солнечный характер, что, когда она прячет свое солнце, эффект леденящий.
В хреновых динамиках «родстера» то глохнет, то оживает голос ночного диск-жокея на радио 93 KHJ, Хамбл Харва, а также нелепая песенка Дайаны Росс и The Supremes «No Matter What Sign You Are, You’re Gonna Be Mine You Are». Для Романа пришла пора продемонстрировать раскаяние и благодарность и разбудить светловолосого медведя.
— Послушай, милая, — начинает он, — я знаю, что сегодня ты не хотела сниматься.
Через лобовое стекло «родстера» видно красную крышу «Дер Винершницеля» на Ларраби, когда Шэрон смеряет его взглядом и кивает.
— И я знаю, ты обижаешься на то, что я сперва не спросил твое мнение, потому что я поступил нетактично, — продолжает он.
И снова она кивает.
— И я знаю, что ты относишься к этому очень терпеливо.
Вообще-то в компании Джея она ныла весь день, но Роман этого не знает.
Наконец светловолосый сфинкс молвит:
— Да, все это правда.
— Ты настоящий ангел, — говорит он, — и за это я тебя люблю.
«А, так вот за что ты меня любишь?» — думает она и закатывает глаза.
Благодаря этому он и понимает, что, пожалуй, можно было бы сказать что-нибудь поумнее.
Проезжая мимо «Лондон Фог» на одной стороне Сансет и «Виски-э-Гоу-Гоу» — на другой, Роман пытается примириться:
— В общем, просто знай: я понимаю, что я перед тобой в долгу.
— И что это за долг? — не теряется она.
— Ну, я хочу сказать, я в долгу перед тобой за то, что ты все это делаешь.
— Я знаю. Я-то согласна. Так чем ты собираешься расплачиваться по долгам?
Если честно, Роман относился к своим словам не так серьезно, как, видимо, отнеслась она, поэтому слегка растерялся.
— Ну, наверное, как бы... — он соображает на лету, — ты можешь без подготовки предложить мне сделать то, чего не хочется мне.
«Вот, точно», — думает он. Это справедливое возмещение.
Чтобы привести примеры, он говорит:
— В смысле иногда ты находишь какую-нибудь благотворительность и серьезно интересуешься ее поддержкой...
Она перебивает всего парой слов:
— Вечеринка. У бассейна.
— Что?
— Вечеринка. У бассейна.
— Вечеринка у бассейна? Запросто. Когда?
— Сегодня.
— Сегодня?
— Да, сегодня.
— Ой, малыш, я так устал. Завтра я вылетаю в Лондон. Мне так хотелось вернуться домой и...
— Хнык-хнык! Вчера вечером я тебе говорила все то же самое, когда ты подписал нас на эту хренотень. Но где я теперь? Здесь. Приоделась, разыгрываю «сексуальную малышку» для Хью Хефнера, телекамер и кучки голливудских придурков.
Потом она говорит, словно обвиняя:
— Ты же знаешь, что я сейчас читаю книгу?
Он кивает.
— Знаешь, что сейчас я хочу лежать в постели и читать?
Он кивает.
— Знаешь, что я не люблю разыгрывать представление два вечера подряд, если это необязательно?