Однажды в Голливуде
Шрифт:
Растроганный Рик кивает. «Помнит».
— Но я уже забыл — кто выиграл третью партию? — спрашивает Маккуин.
— Никто, — отвечает Рик. — Мы так и не доиграли. Тебе надо было уходить.
Маккуин понимает, что это значит: скорее всего, он проигрывал.
Затем к «Порше» Маккуина подъезжает еще одна машина, направляющаяся на вечеринку Шэрон, и подводит их воссоединение к концу. Оба оглядываются на машину, затем опять друг на друга.
— Так ты живешь там? — Маккуин показывает на дом Рика.
— Ага, — отвечает Рик.
— Что ж, может, однажды я к тебе постучусь, и мы пойдем в «Барни», доиграем ту партию.
Рик знает, что этому не бывать, но ему это приятно слышать.
— Было бы здорово, — и добавляет от всей души: — Рад был повидаться, Стив.
— Я тоже. Береги себя, — затем Стив поворачивается к домофону перед домом Полански и нажимает на кнопку.
— Алло? — раздается из динамика голос Шэрон.
— Это я, детка, открывай, — говорит Стив в микрофон.
Ворота открываются. Машина Стива и следующая за ним въезжают и исчезают из виду.
Рик стоит с пивной кружкой, диктофоном и садовым шлангом, глядя, как закрываются ворота перед резиденцией Полански. Делает большой глоток «Виски сауэра». И тут слышит, как в доме звонит телефон.
«Кому я, блядь, понадобился в полночь?»
Он плетется на кухню и берет трубку со стены.
— Алло? — говорит он.
— Рик? — слышится женский голос на другом конце линии.
— Да?
— Ты учишь слова? — спрашивает голос.
«Какого хрена?»
— Это кто?
— Это Труди. Ну, знаешь, Мирабелла с работы. Искренне удивленный, Рик спрашивает:
— Труди? Труди, ты знаешь, который час?
Она ворчит на другом конце провода:
— Глупый вопрос. Конечно, я знаю, который час. Я не ложусь, пока реплики не отлетают от зубов. Я не верю в чушь про то, что слова надо учить днем. Особенно в случае телевидения. Но ведь непохоже, чтобы я тебя разбудила, верно?
— Не разбудила, — признается он.
— Ну и в чем проблема?
— Ты сама знаешь в чем. — В его голос вкрадывается раздражение. — Твоя мать знает, что ты звонишь?
Труди хохочет в трубке:
— К десяти сорока пяти моя мать опустошает три-четыре бокала шардоне и обычно дрыхнет с открытым ртом на диване перед включенным телевизором, пока ее не разбудит гимн под завершение вещания и не отправит в спальню.
— Труди, не звони мне в такое время, — настаивает Рик.
— Имеешь в виду, что это неприлично?
— Это неприлично.
— Хватит менять тему и ответь на вопрос.
— Какой вопрос-то?
— Ты учишь слова?
— А. Ну, вообще-то, маленькая мисс Всезнайка, учу.
— Ну конечно, — с сарказмом говорит она.
— Правда! — настаивает он.
— Небось смотришь «Джонни Карсона», — пренебрежительно отзывается она.
— Не смотрю. Я учу гребаные слова, сучка ты мелкая!
Лишившись самообладания и назвав ее сучкой, в ответ на другом конце линии он слышит только девчачий смех. И тогда из-за ее хихиканья хихикает и сам.
Тут посреди хихиканья она спрашивает:
— Так ты учишь нашу сцену?
— Да.
— Я тоже, — говорит она и спрашивает: — Хочешь порепетировать вместе?
«Ладно,— думает он, — это зашло слишком далеко».Пора поставить эту хулиганку на место.
— Слушай, Труди, я правда думаю, что нам с тобой нехорошо разговаривать по телефону в полночь, когда твоя мама ничего об этом не знает, — честно говорит он.
— Ты ведешь себя так, будто завтра утром я проснусь и отправлюсь в маленькую красную школу, — с бесконечным терпением отвечает Труди. — Я буду работать с тобой. И мы будем снимать эту сцену. Ты не спишь, я не сплю. Ты разучиваешь сцену, я разучиваю сцену. Ну, — предлагает она, — так давай разучивать вместе. Тогда завтра мы придем на работу, там никто не знает, что мы подготовились, а мы их сразим! — А потом, почти поддразнивая, она добавляет: — Знаешь, Рик, нам платят не просто за то, чтобы мы сыграли. Нам платят за то, чтобы мы сыграли на пять.
«А эта кнопка дело говорит. В смысле она же просто коллега по сериалу. И судя по тому, как Сэм отреагировал на нашу последнюю совместную сцену, если завтра мы придем во всеоружии, то и вправду их сразим».
— Ты будешь по памяти? — спрашивает он девочку.
— Думаю, да.
— Да, я тоже. Ладно, мелкая, ты начинаешь.
Труди на другом конце провода вдруг меняет голос, чтобы передать избыточно драматическое напряжение Мирабеллы — травмированной жертвы похищения.
— Что вы намерены со мной сделать?
Меряя кухню шагами в своем красном шелковом кимоно, Рик делает большой глоток «Виски сауэра» из кружки и переходит на ковбойский диалект Калеба Декото:
— Знаешь, юная барышня, я и сам еще толком не решил. Можно много чего сделать с тобой. Можно много чего сделать тебе. Но еще я могу отпустить тебя, коль твой папаня все сделает правильно.
— Что он должен сделать, чтобы вы меня отпустили? — спрашивает Труди в образе Мирабеллы.
Рик в образе Калеба разражается маниакальной тирадой:
— Он может сделать меня богатым человеком, вот что! Он может выдать корзину, полную деньжат, и забыть обо мне. Или же я ему выдам корзинку, полную мертвой дочери, и тогда уж он меня не забудет никогда.
Невинное дитя спрашивает у закоренелого преступника:
— Значит, вы меня убьете? Не из ненависти ко мне или даже к моему отцу... — Труди делает драматическую паузу, затем: — ...но всего-то из-за жадности?
— На жадности мир стоит, деточка, — беспечно отвечает Калеб.
Деточка произносит свое имя: