Однажды в России
Шрифт:
Они отпрянули друг от друга, будто их поймали за чем-то преступным. В двери, нашаривая выключатель, стояла толстушка Констанция. Генка отвернулся, пряча лицо.
– Я воще то спать пришла, - зевнув, сказала Иннка.
– Поздно уже. Где у тебя тут можно привалиться?
– Да где хочешь, - бодро отозвалась Анюта. Роль ночной феи слетела с нее, как пыль с комода. Она снова была королевой вечера. Она повела рукой в сторону дивана, - Спи здесь. Места всем хватит. А я лично вообще спать не собираюсь.
– Ну, ладно.
– Иннка тяжело плюхнулась на диван, не раздеваясь. Разбудите, когда "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады" начнутся.
– Нет проблем, - бодро сказала Анюта, выходя из комнаты.
– Эй! Свет-то потушите обратно!
И свет погас...
* * * Из темноты Гена вынырнул обратно в купе. Михална деловито смотрела на него.
– Ты чего, Генка? Голова? Сердце? Что-то с лицом у
– Все нормально, Михална. Будь здорова!
И он залпом махнул свою рюмку.
– Женат?
– Михална стрельнула бусинами. Сначала - на Катю, потом - на Гену.
– А как сама думаешь, Михална?
– Непохож.
– Непохож?
– Непохож. Один живешь, сталбыть?
– Когда как. А что, Михална, в невесты набиваешься?
– А то!
– Тетка подбоченилась и поглядела на Гену с пудовым кокетством. Только мелковат ты для меня.
– Ничего. Зато работящий.
– Это ты-то работящий? Ты на руки свои погляди? Такими только водку наливать... Опять же, выпиваешь.
– Есть грех.
– Но это грех невеликий. Все пьют. И куришь, поди.
– Точно.
– Непутевый...
– Отчего ж непутевый, Михална?
– обиделся Гена.
– Многие иначе думают.
– А ты мне многих не призывай, у меня свои глаза есть.
– И что же они видят, твои глаза?
– Ничего хорошего, сынок. А был женат-то? Дети есть?
– Нет пока.
– Это хорошо. Ты, слышь, Геннадий.
– Михална с трудом пододвинулась к Гене поближе, будто решила на ухо сказать что-то очень важное.
– Девка у меня. Золотые руки, хозяюшка. Вся в мать...
Гена представил себе Михалну на двадцать лет моложе и улыбнулся.
– Так таки и вся?
– Ну, постройнее, конечно. Коса - до пояса. Давай познакомлю. Истомилась она в деревне жить. Хочет в город. А ты, я погляжу, городской человек. Тебе как раз такая и нужна, чтобы все хозяйство на себя принять и мужа от забот избавить. Вот, гляди.
– Михална достала из сумки пакет с пирожками.
– Ее работа. Попробуй.
– Да я сыт, спасибо.
– Спасибом сыт не будешь. Пробуй, говорю.
– Ну, тогда давайте и нальем, что ли?
– Наливай... Катюша! А ты почему не пьешь?
– Она не хочет, Михална. Это у нас больной вопрос. Уже три часа обсуждаем.
– Это она у тебя не хочет. Катька! Не серди меня!
Михална сама взялась за бутылку и щедро плеснула в Катин стакан. Потом себе и Гене. Катя, заметно оттаявшая с появлением попутчицы, изобразила на лице страдание. Потом строго посмотрела на Гену и взяла стакан, как дохлую мышь - двумя пальцами.
– Вот вам пирожки. Еще теплые. Выбирайте. Есть с мясом, а есть с капустой. Все вкусные.
Михална взяла свой стакан и поглядела на него серьезно.
– И не пьет!
– строго сказала она про дочь, после чего сама жахнула полстакана одним глотком.
– Что же ты без тоста, мать?
– спросил Гена.
– Катя, скажите какой-нибудь тост.
– Чтобы мы поскорее доехали, - сердито сказала Катя и птичьим глотком, по девичьи, отпила из своего стакана.
– Торопишься?
– спросила Михална. Сама она, по всему, никуда не торопилась. Ее телеса уже казались частью купе.
– Тороплюсь, - сказала Катя.
– Ох, молодежь!
– крякнула Михална, - все торопитесь, а толку то?
– В Москве все на бегу, - сказал Гена.
– Вот, поэтому и жена тебе нужна спокойная. По городу набегаешься, потом домой придешь, а там - обед готов, вещи постираны. Опять же - порядок.
– А у тебя фотографии нет, Михална?
– Нинкиной, что ли? А как же! Везде с собой вожу. Вот, гляди!
Михална вытащила из себя ветхую паспортину и раскрыла ее. Неведомой Нинке на фотографии было не больше семи лет. Она стояла за огромным букетом цветов и ничего, кроме октябрятского значка и торчащих косичек, не показывала. Косички были симпатичные.
– Молода она, для невесты-то, - сказал Гена, возвращая фотку. Катя перехватила ее по дороге и принялась рассматривать.
– Это она в первом классе. Десять лет назад. Теперь-то, конечно, выросла. Самый сок.
– А пирожки ничего, - сказал Гена.
– Я подумаю, Михална. Вы ей скажите пока, чтобы подождала.
– Я то скажу, только она долго ждать не будет.
– Ну, значит, не судьба.
– Да ты еще пирожок съешь. Погляди на себя - кожа да кости.
– Спасибо, мать. Пирожки замечательные.
– А как шьет! А вяжет! И по хозяйству... И, чтобы выпивать - ни, ни! Михална покосилась на бутылку. Гена понял ее правильно и налил еще по пятьдесят.
– А сами то замужем?
– спросил Гена.
– Была. Помер. Такой же, как ты был - костлявый, и водку пил. А все равно...
– Михална всхлипнула, - Нинку любил.
– Извини, мать.
– Да ладно тебе, извиняться-то. Давно дело было, уже отошло.
– Так вы что же, так и живете с Ниной вдвоем?
– Живем вдвоем. А так у меня, кроме нее, еще трое!
– Ого, - уважительно отозвалась Катя.
– А ты как думала? Вот говоришь "торопишься". А мы никуда не торопились. Поэтому и четверо детей.
– А остальные - тоже дочери?
– спросила Катя.
– Нет, Нинка у меня одна, кровиночка. Остальные - мужики.
– Это хорошо.
– сказал Гена.
– Меньше хлопот.
– Это как сказать. Но - молодцы как один. Жалко только, что выросли и разлетелись кто куда. Один - на Дальнем Востоке служит на корабле. Второй тут, в Рязани... О!
– Михална сунулась к окну, едва не задавив Катю.
– Чего, - Гена посмотрел в окно.
– Нет, показалось. Думала, мимо нашей деревни едем. А это - следующая. Заболталась я тут с вами, дом не показала. Его с поезда видно.
– Жалко. Так что третий?
– Третий у меня молодец. Женился, живет в Мичуринске. Вот, к нему и еду в гости. Зарабатывает хорошо. В коммерции.
– Торгует, что ли?
– Да нет. Охраняет. Он у меня с малолетства всякими самбами и боксами занимался, а по нынешнему времени это, вишь, профессией стало... Боюсь за него, конечно. Такие страсти про новых русских по телевизору показывают.
– Ничего, Михална. Не так страшен черт, как его малюют.
– Ну, он у меня умница. Глядишь, не обидят. Опять же - большим чемпиёном был...
* * * - Встали по парам, - гаркнул дядя Саша после разминки.
Мальчишки смешались в толпу, каждый искал партнера. Серега и Генка, которые пришли на тренировку впервые, оказались друг против друга. Серега был серьезен. Генка волновался и больше всего боялся выглядеть как ни будь не так. Потому что рядом, в стайке гимнасток, скакала Анюта. И ему казалось, что она все время поглядывает в его сторону.
– Друг друга не убивать, но и не жалеть, - сказал дядя Саша.
– Не в бирюльки играем.
Он достал настоящий гонг, посмотрел на него с любовью и звонко грянул начало первого раунда. Пацаны вокруг Гены и Сереги пустились в пляс. Те, что постарше, начали обмениваться легкими ударами. Мелочь тут же устроила кучу малу на ковре, и дядя Саша накричал на них, чтобы не устраивали бардак. А Генка смотрел на Серегу и никак не мог привыкнуть к мысли, что должен бить по другу кулаками, да еще и сильно. Его рукам было жарко в огромных, не по размеру, перчатках.
А Серега стоял спокойно и ждал от Генки первого выпада. Потом, не дождавшись, размахнулся и врезал Генке по носу. Тот опешил. Удар получился не сильным, но точным. В носу как будто открыли бутылку шампанского, и что-то по-капустному хрустнуло. Горький соленый привкус во рту перебил запах пота.
Генка, обалдев, отпрыгнул. А Серега, приняв что-то наподобие стойки, пошел на него. В его глазах появилось то же выражение, с каким Волчий Коготь когда-то направлял на Одинокого Ворона свой боевой лук. Генке стало не по себе. Он никак не мог заставить себя разозлиться, а от боли в носу хотелось плакать. Он прикрыл лицо обеими руками, и тут же получил чувствительный тычок по ребрам. Серега продолжал наступать. Он бил удар за ударом, не заботясь о том, чтобы прикрыться самому. И смотрел при этом Генке в глаза.
Наконец, Гена попытался ответить. Но его кулак прилетел в пустоту: Серега отпрыгнул назад. Он ударил еще раз и тоже неточно. Все происходящее казалось ему какой-то дурацкой игрой в драку, и эта игра ему ни капельки не нравилась. Романтики в ней не было ничуть, а было много вонючего пота и ощущение конского волоса, который колол ладонь сквозь перчатку. Гена подумал, что дяде Саше пора бы снова ударить в свой гонг.
Потом откуда-то прилетел еще один Серегин удар. Он был сильнее других и от него зазвенело в ушах, а голова наполнилась ватой. Плакать захотелось еще больше, а ощущение стыда усилилось до размеров памятника Ленину на главной площади Энска.
– Серый, ты полегче, - тихо сказал он.
– Еще чего!
– сквозь зубы ответил Серега и нанес новый удар.
– Что ты его одиночными? Серии проводи, серии!
– раздалось над самым ухом.
– Голова-корпус-голова... Так, молодец... Голова-корпус... Хорошо... А ты чего стоишь, как мешок с говном? Отвечай, закрывайся. Локти прижми к корпусу. Глаза не закрывай...
Генке было плохо. Голова гудела, как колокол, а Серега был неугомонным звонарем. Голос тренера звучал как будто издалека. Больше всего не свете хотелось, чтобы все тут же, немедленно, кончилось. А еще хотелось сесть на ковер и закрыть голову руками. Но Генка стоял на ногах, потому что рядом скакала Анюта, и проявлять слабость было невозможно. Лучше было умереть. Если не от боли, то от стыда, что у него ничего не получается. Его редкие кривые удары натыкались либо на пустоту, либо на колючие Серегины локти. И в ответ тут же прилетало наказание за то, что открылся.