Однажды в России

Корф Андрей

– Хватит прямыми. Давай хук... Сбоку бей... Хорошо. От корпуса давай, от корпуса, с разворотом... Постой...

Генка почувствовал на своем плече тяжелую руку дяди Саши.

– Ты как? Жив еще?

Генке хотелось сказать, что он умер, и чтобы на похороны позвали Аню. Он даже попытался улыбнуться и тут почувствовал, что верхняя губа разбита.

– Жив, - сказал он, и тут же получил удар, который на фоне других колокольных ощущений грянул, как царь колокол...

...Этот удар неожиданно помог. Внутри вдруг разлилась холодная, звонкая пустота. В глазах потемнело, а тело стало таким легким, будто было нарисовано на промокашке. Все вокруг замедлилось, как в кино. Вот Серега медленно замахивается.

У него открыта вся голова, и у Генки есть время тщательно прицелиться. Спешить некуда.

Его движение начинается не от плеча, как раньше, а откуда-то из живота, где теперь легко и пусто. Невесомая рука подхватывает волну и несет дальше, чтобы разбить ее о мол Серегиной физиономии. Хотя сейчас это не физиономия. Это - мишень. Цель. Мол.

От точного и сильного удара Серега отлетает назад и падает. Генка подбегает к нему и ловит себя на мысли, что хочет добавить еще, ногой по ребрам, по голове... Но из пустоты, которой наполнено тело, доносится далекое "Нельзя!"... И он останавливается и пританцовывает около Серого, ожидая, пока тот поднимется. И Серега поднимается, и в его глазах Генка видит ту же черную хохочущую силу, которая наполняет его самого.

Ему весело. Серега тоже улыбается своими черными мертвыми зрачками.

И друзья начинают драться всерьез.

Ни один, ни другой не чувствуют боли. Потому что их головы уже давно состоят из этой боли. Внутри них, из незрячей глубины, поднялись безымянные немые бойцы. Они теперь управляют невесомыми телами, и они презирают немощь мальчишеских фигурок, потому что способны на большее. Где-то на периферии взгляда мелькает весь остальной мир: внимательный взгляд дяди Саши, удивленные лица других мальчишек, раскрытый рот Анюты.

Они наносят удары и пропускают их. Им обоим странно, что нет никакой боли, только мрачное веселье и желание продолжать праздник до бесконечности. Время вокруг замерло, и ребята из своего летящего мгновения вольны по-своему разрисовать черно-белую фотографию...

Удар... Еще... Еще... Ха!..

Потом свет гаснет совсем. На глаза откуда-то сверху падает темнота, и в ней все звуки становятся ватными. Блаженная легкость превращает тело в воздушный шарик...

– Хорош, орлы...
– доносится издалека. Это голос дяди Саши, и его почти не слышно.
– Хорош, говорю!..

Голос тренера приближается, потом и вовсе раздается где-то внутри головы. Тот, кто теперь живет внутри Генки, ненавидит этот голос, который прогоняет его обратно в темноту. Но голос сильнее... Потом голос обрастает плотью. Взрослая, тяжелая, рука ложится на ватное генкино плечо и властно отодвигает всего Генку куда-то в сторону от праздника...

– Хорош. Брейк... Молодцы, ребята... Для первого раза достаточно.

Генка как будто открывает глаза, хотя понимает, что и прежде не закрывал их. Зрение возвращается полосами, будто кто-то медленно поворачивает жалюзи. И вместе со зрением приходит страшная, вся изрезанная тупыми ножницами, боль. Болит живот, болят руки, но больше всего досталось голове. Она вся состоит из боли и тяжелеет с каждой секундой. Теперь, как никогда, хочется лечь и уснуть. Но нельзя...

Очухавшись, Генка увидел перед собой Серегу. На того было страшно смотреть. Кровь из разбитого носа залила всю майку. Она была даже на перчатках, и Генка не сразу понял, что кровь на перчатках - его собственная. Все серегино лицо было как будто вылеплено из пластилина. В разных местах появились выпуклости, которым на нормальном лице быть не положено. Вокруг глаза медленно наливался синяк...

Дядя Саша поглядел на одного, потом на другого.

– Красавцы!
– сказал он и потрепал обоих по макушкам.
– Один другого лучше.

Тут Генка понял, что его собственная физиономия тоже изменила рельеф. И почувствовал

на коже кровь. А на майку даже смотреть не стал - голова кружилась и без того.

– Вам бы еще удар поставить и защиту. Глядишь, и получится толк. А пока на сегодня все. Марш в раздевалку!

Генка с Серегой стояли и смотрели друг на друга. У обоих кружилась голова.

– Ну, - спросил Серый.
– Чего "ну"?
– переспросил Гена.
– Мир?
– спросил Серега.
– Мир!
– сказал Генка.

Вот так просто. Ребята обнялись и, поддерживая друг друга, поковыляли в раздевалку. Анюта, мимо которой они как бы невзначай прошли, поглядела на обоих со страхом и отвращением. А потом легко подхватила обруч и отвернулась...

* * * ...Фанфар слышно не было, но проводник Петя выглядел так, будто они вот-вот прозвучат. Он, правда, слегка пошатывался в дверном проеме, но все равно выглядел молодецки. В руке он держал стакан. В другой - кусок копченой колбасы, похожий на палку-демократизотор.

– Ппозвольть ппприсоединиться?
– галантно спросил он.
– А это что еще за чудо в перьях?
– хохотнула захмелевшая Михална.
– Йййа, ммежду прочим, ппп... ппп...
– Проводник он, мать, - сказал Гена. У него слегка шумело в голове, то ли от последних воспоминаний, то ли от выпитой водки.
– Ах, вот оно что, - пробасила Михална и подвинулась, освобождая место. Ну, заходи. Гостем будешь.
– Скорее, это мы у него в гостях, - сказал Гена.
– Зто ттточно, - улыбка Пети наводила на мысль, что ему никогда не суждено сняться в рекламе зубной пасты.
– Ззза ччто пппьем?
– Что-то у нас сегодня с тостами неразбериха, - сказал Гена.
– Вот, Екатерина Сергеевна предлагает за скорое прибытие к месту назначения.
– А мммне и в ддороге ххорошо, - сказал Петя, усаживаясь.
– Жжживу я тут, ссами ппонимаете.
– Ну, тогда - за твои десятикомнатные хоромы, Петя. Со всеми удобствами.
– Ннналивай.
– Держи.
– Ттттолько хоромы, вввсе таки, нна одиннадцать ккомнат-то.
– У меня, Петь, со счетом всегда было плохо.
– Нну ладно. Ззза них!
– Петя вкусно выпил и понюхал свою колбасу. Потом тихонько положил ее на стол и сделал глазки Михалне.
– Вввот ввозьму и нне ссспрошу у ввас ббилетика.
– Это отчего же?
– Наверное, Михална для зайца по комплекции не подходит, - сказал Гена.
– Нннет.. Тто есть дда, ккомплекция, она ссамая пподходящая. И гглаза у ввас, ммадам, ччч...
– Черные?
– спросил Гена.
– Ччч...
– Честные?
– подсказала Катя.
– Чччеловеческие... У ззайцев ттаких нне ббывает.
– То ж мне, дед Мазай нашелся, - Михална зарделась.
– Понятно, что человеческие. Ить я ж человек, как никак. И откуда ты взялся, такой щуплый? Из космонавтов, что ли, разжаловали?
– Ннет, - помрачнел Петя, - ййя ттакой ввсегда ббыл.
– Женат?
– дежурно уточнила Михална.
– Ннникак ннет. Ххолостые мы.
– Ну и мужик пошел, Катерина! Куда не плюнь - в холостого попадешь. Нет у молодежи понятий за жизнь.

Петя, зарумянившись на "молодежь", придвинулся к Михалне на миллиметр.

– А ввы, пппростите? Ннне ззамужем?
– Была, Петруша, да вся вышла. А тебе то что? Я для тебя стара, поди.
– Ппперестаньте, мммадам. Пппочел бы зза ччесть пппредложить вам ррруку и ссердце.
– Ты мне лучше водки предложи, а там поглядим.

Петя, галантно изогнувшись, промахнулся мимо стакана и вылил последние капли из бутылки прямо Михалне на подол платья.

– Ну, артист!
– возмутилась Михална.
– Куда тебе замуж, когда руки тясутся?!
– Это от ввволнения, ммадам. Очень ввы мммое ссердце ззатронули кккрасотой ввашей.
– Слыхали, как отмазался, прохвост?
– Михална расхохоталась.
– Прямо джентельмен у нас проводник-то.