Офицеры и джентльмены

Во Ивлин

— Пожалуйста, Тони!

— Извини, мамуля. Не будь такой ужасно серьезной, а то я начну жалеть, что не провожу свое увольнение в Лондоне.

— По-моему, я вовсе не вешаю носа. Но только, пожалуйста, дорогой, не говори, что ты хочешь, чтобы тебя ранили.

— Ха, но это же лучшее, на что может надеяться любой. Разве не так?

— Послушайте, — вмешался Бокс-Бендер, — не начинаем ли мы понемногу видеть все в мрачном свете? Забирай-ка дядю Гая, пока мы с мамой уберем со стола.

Гай и Тони прошли в библиотеку. Французские окна, выходившие в сад с выложенными камнем дорожками, были открыты.

— Хочешь

не хочешь, черт возьми, но, прежде чем зажечь свет, надо опустить шторы.

— Давай выйдем на воздух, — предложил Гай.

Сумерки сгустились, но еще не настолько, чтобы не видеть дороги. Воздух благоухал, напоенный ароматом невидимых цветов старой магнолии, прикрывавшей собою добрую половину дома.

— Никогда не чувствовал себя так отвратительно, как сейчас, — признался Тони. Когда они вышли в сгущавшиеся сумерки, он неожиданно спросил: — Расскажите мне, как сходят с ума. У многих ли родственников мамули не хватало винтиков?

— Нет.

— А дядя Айво был такой, правда?

— Он страдал избытком меланхолии.

— Не наследственной?

— Нет, нет. А почему ты спрашиваешь? Ты что, чувствуешь, что твой рассудок мутится?

— Пока нет. Но я прочитал об одном офицере — участнике прошлой войны, который казался совершенно нормальным до тех пор, пока не попал в бой, а в бою взбесился как собака, и сержанту пришлось пристрелить его.

— Слово «взбесился» вряд ли подходит к тому, что произошло с твоим дядей. Он во всех отношениях был очень скромным человеком.

— А как другие?

— Возьми меня, или твоего дедушку, или двоюродного дедушку Перегрина — у него потрясающе здравый рассудок.

— Он тратит время на сбор биноклей и посылает их в военное министерство. Это, по-вашему, здраво?

— Абсолютно.

— Я рад, что вы сказали мне все это.

Вскоре Анджела позвала:

— Идите сюда, вы! Уже совсем темно. О чем вы там все толкуете?

— Тони думает, что он сходит с ума.»

— Это миссис Гроут сходит. Она не затемнила кладовую.

Они уселись в библиотеке спиной к постели Гая. Через несколько минут Тони поднялся, чтобы пожелать всем спокойной ночи.

— Месса в восемь, — сказала Анджела. — Нам нужно выйти без двадцати. В Юли ко мне должны присоединиться несколько эвакуированных.

— А нельзя ли немного позднее? Я так мечтал поваляться утром.

— А я надеялась, что завтра мы сходим к ранней мессе все вместе. Пожалуйста, пойдем, Тони.

— Хорошо, мамуля, конечно, я пойду. Только давай тогда без двадцати пяти. Мне, разумеется, надо сходить очиститься от накопившихся за эти недели грехов.

Бокс-Бендер, как всегда при обсуждении религиозных дел, выглядел несколько смущенным. Он не привык к ним — к такой легкости в обращении с всевышним.

— Мысленно я буду с вами, — сказал он.

Затем Бокс-Бендер тоже поднялся и, спотыкаясь, пошел по саду во флигель. Анджела и Гай остались одни.

— Тони — прелестный мальчик, Анджела.

— Да, и так быстро военизировался, правда? Всего за несколько месяцев. Он ни капельки не боится отправки во Францию.

— Да, действительно. Да и бояться-то нечего.

— О, Гай, ты слишком молод, чтобы помнить это, а я ведь выросла во времена первой войны. Я одна из девушек — тех, что описаны в прочитанных тобою книгах, — которые танцевали с мужчинами, шедшими в смертельный бой. Я помню, как мы получили телеграмму о Джервейсе. Ты тогда был еще всего-навсего

жадным до леденцов школьником. Я помню, как туда отправлялись первые партии. Никто из них не дожил до победы. Велики ли шансы у мальчиков в возрасте Тони, идущих теперь в самые первые бои? Я работала в госпитале, это ты помнишь. Поэтому-то я и не выношу, когда Тони начинает говорить о легкой, неопасной ране и о пребывании в окружении хорошеньких медсестер. Легких, неопасных ран не было. Все они были невероятно ужасными даже тогда, а теперь, я полагаю, люди выдумали еще более отвратительные газы и другие средства убийства. Он не представляет, какой будет эта война. Сейчас ведь нельзя даже надеяться, что его возьмут в плен. При кайзере немцы были все еще цивилизованными. Теперь же они могут сделать что угодно.

— Мне нечего сказать тебе, Анджела, за исключением того, что ты сама хорошо знаешь. Ведь не захочешь же ты, чтобы Тони оказался хоть немного другим. Неужели тебе понравилось, если бы Тони был одним из тех презренных мальчиков, которые, как я слышал, улизнули в Ирландию или Америку?

— Это совершенно немыслимо, конечно.

— А что же тогда?

— Да, я понимаю, все понимаю… Пора спать, пожалуй. Боюсь, что мы очень накурили здесь у тебя. Когда выключишь свет, можешь открыть окна. Слава богу, что Артур уже ушел. Я смогу воспользоваться фонариком, пробираясь по саду, без того, чтобы меня обвинили в умышленном привлечении «цеппелинов».

В эту ночь, долго не засыпая, предпочтя свежий воздух свету и поэтому отказавшись от чтения, Гай лежал и размышлял. Почему Тони? Что это за идиотская система, приносящая в жертву Тони и оставляющая в безопасности его, Гая? В Китае, когда кого-нибудь призывали в армию, было даже благородно нанимать бедного юношу и посылать его вместо себя. Тони сейчас полон любви и надежд. Он же, Гай, лишен всего, не имеет ничего, кроме нескольких высохших зернышек веры. Почему он не может поехать во Францию вместо Тони и получить эту легкую, неопасную рану или попасть к бесчеловечным, зверским тюремщикам?

Однако утром следующего дня, когда Гай опустился вместе с Анджелой и Тони на колени перед алтарем, он, кажется, получил ответ на свой вопрос словами мессы: Doinine non sum dignus [8] .

3

Гай намеревался пробыть в семье Бокс-Бендеров два дня и только в понедельник поехать к своему отцу в Мэтчет. Вместо этого он уехал еще до завтрака в воскресенье, чтобы не мешать Анджеле своим присутствием в течение последних часов пребывания Тони дома. Гаю часто приходилось совершать такие поездки и в прежние времена. Бокс-Бендер, бывало, отправлял его на машине в Бристоль. А отец, как правило, высылал кого-нибудь встретить его на железнодорожной станции главной магистрали. Сейчас же, казалось, пришел в движение весь мир, и Гаю пришлось совершить утомительную поездку с несколькими пересадками на автобусы и поезда. Было уже далеко за полдень, когда он прибыл наконец на железнодорожную станцию Мэтчет и увидел на платформе поджидавшего отца вместе с его старой золотистой охотничьей собакой.

8

Господи, я не достоин (лат.)