Огненная арена
Шрифт:
— Что от того, что вы носитесь, потрясая плеткой, по городу? — отвечал Уссаковский. — Горожан такой мерой вы не вразумите и не испугаете, а себе завоюете самую недобрую славу.
— А что ж, по-вашему? Сидеть сложа руки? Вы могли бы пойти в казармы и личным примером увлечь за собой вверенные вам войска!
— Глупости, господин полковник. Вы совершенно не чувствуете настроение солдатских масс. И многих офицеров. Что-то я не вижу, чтобы хоть один поднял клич против народа!
— Ваше превосходительство, но сидеть бездействуя, это значит, обречь себя на погибель.
— О какой погибели вы говорите, полковник? Если вы не станете натравлять солдат на рабочих, то с вас и волоска не упадет.
— Да я другой погибели боюсь, — возразил Куколь-Яснопольский. — Погоны ведь снимут… свои же… Государь… Командование…
— Весьма вероятно, — подумав, согласился Уссаковский. — Но вы можете честно сослужить службу государю и в нынешней обстановке, если будете поддерживать порядок в городе.
— Ваше превосходительство, а если поднять нашу общественность? Если создать патриотические отряды? В конце-концов, не весь же город на стороне восставших!
— Действуйте по своему усмотрению, полковник, — отвечал Уссаковский. — Но вряд ли вам удастся вразумить бастующую чернь. Самое верное, выждать, пока этот мыльный пузырь лопнет сам.
Начальник уезда удалился. Через некоторое время сначала позвонили, а затем вошли в дом начальника области Нестеров, Вахнин, Шелапутов и целая группа деповцев.
— Здравствуйте, господин генерал, — сказал Нестеров. — Вам, вероятно, уже известно, что власть в городе перешла в руки забастовочного комитета? Мы — представители временной власти.
— Догадываюсь, — отозвался, отвернувшись к окну, генерал. — И что же вы от меня хотите? Арестовать, что ли, пришли?
— Ну, зачем же, господии генерал? Мы пришли к вам с просьбой от бастующих — не предпринимать никаких репрессивных мер. Мы берем на себя всю ответственность за порядок.
— Власть в ваших руках, поступайте как угодно.
— Вы благоразумный человек, господин генерал, — сказал Нестеров. — Велено вам доложить, что на почте и телеграфе поставлены забастовочные пикеты. Вся корреспонденция, поступающая на ваше имя из Петербурга и Ташкента, вскрывается нами, зачитывается и переправляется вам, если мы считаем это нужным. Вы доверяете нам?
Генерал скептически усмехнулся и пожал плечами. Нестеров посмотрел в окно, у которого стояли часовые, и спросил:
— Вы верите своим солдатам? Может быть, есть смысл дать вам охрану из числа бастующих?
Уссаковский понял, что ему не доверяют, и тотчас оскорбился:
— Я утерял власть генерала, но я остаюсь солдатом. Не думаю, чтобы солдаты вычеркнули меня из своих списков. Я в какой-то мере солидарен с ними!
— Резонно, господин генерал, — согласился Нестеров. — Но если вам потребуется помощь — сообщите. Штаб комитета в личном вагоне начальника станции.
— Хорошо, я воспользуюсь вашим советом, — ответил генерал, и Нестеров с товарищами покинули генеральский дом…
Пикеты забастовщиков ходили по всем улицам, предотвращая малейшие неурядицы и ссоры, то и дело вспыхивающие то тут, то там. Ссоры порождались всевозможными вымыслами, которые, словно на крыльях, распространялись по Асхабаду. С вечера кто-то пустил «утку»: «Завтра начнут потрошить хозяев и купцов». Из караван-сарая потянулись к Гауданской дороге караваны верблюдов: персидские купцы решили спасать свое богатство. Глядя на них, подняли свои грузы и хивинские купцы. Караван за караваном отправлялся в сторону Каракумов. Хозяева магазинов и лавок подальше прятали товары и деньги. Пользуясь страхом богатеев, бедняки по дешевке скупали все подходящее для них. В туркменских аулах распространились слухи, что теперь дехкане не будут платить ни зякет, ни харадж, всякие налоги отменяются. Вместе с этими слухами долетали и другие. Ишан асхабадского аула собрал дехкан и сказал: «Отменяются налоги или нет, туркмены сами решат. Но беда для нас идет от чужой веры. Босяки закроют, все мечети, негде будет молиться правоверным! Босяки отберут у нас всех женщин и поделят между собой!». Страх, сомнения, надежды на лучшее будущее — все перемешалось в сознании людей.
Комитетчики объезжали улицы, разъясняли людям смысл забастовки, и успокаивали, что никаких насилий и грабежей пикетчики не допустят. Несколько фаэтонов, нанятых у армян-извозчиков, всю ночь тарахтели колесами, и извозчики лихо покрикивали на лошадей.
Нестеров вечером взял с собой Андрюшу и Ратха и с их помощью «прорвался» к Любимскому, который, предвидя беспорядки, заперся на все крючки и с нетерпением ждал наступления утра. Ратх первым перелез через высокий дувал во двор, затем подал руку Андрюше. Вместе они отодвинули засов и откатили огромный камень, подпиравший калитку. Затем принялись барабанить в темные окна. Любимский не отзывался до тех пор, пока не узнал голос Нестерова:
— Ох ты, боже ж мой, наконец-то, — захлопотал Соломон за дверью. — А я вже заспался и ничего не слышу. Иван Николаевич, по какому такому делу?
— Да открой, Соломон, не трясись, — засмеялся Нестеров. — Или думаешь, у нас с тобой все дела кончились?
Любимский открыл дверь, впустил гостей и крикнул жене:
— Фира, зажги лампу и подай дорогим гостям на что им сесть!
В неловкой суете, пока чиркали спичками, зажигая свет, и усаживались на стулья, Нестеров рассказывал Любимскому о положении в городе, о позиции начальника области и клял газету «Закаспийское обозрение» за нерасторопность.
— Вы думаете, вже это нерасторопность? — усомнился Любимский. — Нет, Иван Николаевич, это выжидательная позиция господина Федорова.
— Я согласен с тобой, Соломон. Именно «выжидательная позиция». И именно поэтому социал-демократы никогда не рассчитывали на помощь «Закаспийского обозрения», а всегда обращались к газете «Асхабад». Ты, Соломон, всегда проявлял внимание и любезность к рабочему классу.
— Вот-вот, — неожиданно звонко и резко заговорила Фира Львовна. — Его внимание и его любезность к рабочим и довели газетку до ручки. Скажите, Иван Николаевич, разве не из-за ваших бесконечных петиций и жалоб, напечатанных в газете, закрыли ее? А сейчас Соломона чуть не каждый день таскают на допрос. На него завели целое дело!