Огненная арена
Шрифт:
Все начали аплодировать, и польщенный столь большим вниманием Остен-Дризен сошел вниз с трибуны.
Как только он удалился, Уссаковский повернулся в кресле и сказал небрежно Махтумкули-хану:
— Давай, Махтум… Пора замазать рот этому «земзему».
Сидящие на трибуне сдержанно засмеялись. Махтумкули-хан отошел и тотчас вернулся со свертком. Остен-Дризен между тем вручил победителю большую медаль и важно поднялся наверх, к креслу. Но сесть ему не дали. Махтумкули-хан, остановив его, взял за руку, подвел к барьеру трибуны и обратился по-туркменски к собравшимся со словами, что высокий губернаторский гость приехал к туркменам, чтобы сделать их жизнь раем. В знак особого почтения, геоктепинский хан дарит ему почетный халат и белый тельпек. По скамейкам внизу прошел гул: окрики одобрения смешались с ропотом. Махтумкули-хан надел на гостя халат, затем снял с него белую фуражку и нахлобучил белый тельпек. Повязав поверх халата кушак, хан обнял Остен-Дризена и, довольный, сказал:
— Теперь он — наш, туркмен. Теперь у туркмен есть хороший защитник!
Снова толпа зашумела, словно весенний поток. И хорошо что Остен-Дризен не понимал по-туркменски. Иначе бы расслышал в хаосе голосов и такое, что не понравилось бы. Кто-то злобно и настойчиво выкрикивал: «Подавиться бы ему вонючей кишкой!», другие: «Пусть подавится налогом, взятым с нас!». Махтумкули-хан, услышав это, грозно глянул на толпу, и быстро отвел гостя на его место.
— Это такой обычай у туркмен, — пояснил самодовольно Уссаковский. — Иногда вместе с халатом они дарят и лошадей, но это бывает в особо исключительных случаях.
Остен-Дризен понял намек генерала: алчно улыбнулся и начал рассматривать на себе туркменский красный халат.
— Второй заезд, — сказал Уссаковский, кивнув на скаковую полосу, и спросил: — Не утомились вы?
— Да не особенно.
— А то ведь предстоит ужин. Может быть, изволите отдохнуть перед ужином?
— Посмотрим еще этот заезд, — ответил Остен-Дризен, и помолчав, добавил: — Какие у них красивые скакуны. Прямо на загляденье.
— Вы имеете свою конюшню?
— Нет-с, признаться. Но хотелось бы…
— За ужином поговорим, — многообещающе намекнул генерал. — У Махтумкули-хана есть молодой жеребец Араб — потомок куропаткинской пары, с которой началось асхабадское коневодство.
Гость согласно кивнул и оба, вполне удовлетворенные беседой, вновь обратили свои взоры на скаковую полосу, где в дикой скачке неслись, приближаясь к трибуне, наездники, и публика неистово ревела, подбадривая джигитов…
Слева от трибуны, в самой гуще тельпеков и халатов сидели, наблюдая за скачками, Нестеров с Аризель, Арам с Ксенией и Андрюша Батраков.
Нестеров только что вернулся из Москвы, где пробыл все лето, и в воскресенье, навестив друзей, увлек их на ипподром. Он соскучился по всем, но больше, конечно же, по Аризель. Девушка в светлом чесучевом костюме, в широкополой шляпе, сидела справа от него и, вложив ладонь в его руку, все время чувствовала легкое пожатие. Слева, сгорбившись и дымя папиросой, сидел Арам. Он почти не смотрел на поле, где кипели спортивные страсти. Смотрел сбоку на Нестерова и задумчиво слушал его.
— Арам, ты должен понять, — вполголоса внушал Нестеров. — Подошло время объединиться и совместно с оружием выступить. Москва уже гудит, как растревоженный улей. Весь рабочий класс собирается на баррикады. К рабочим примыкают солдаты…
— Но не армяне же, — тихонько упорствовал Асриянц. — У партии «Гинчак» есть свои задачи, Ваня. Первая ее заповедь — сохранить многострадальную армянскую нацию. Если мы примкнем к русской революции и выйдем с оружием, мы растеряем последних наших бойцов-гнчакистов. Ты знаешь, сколько всего армян в Асхабаде? Мало, Ваня. Всего шесть тысяч. В их числе — обыватели, женщины, дети и служащие. Ребят с оружием совсем мало… Разговаривал с Гайком, спросил, как он смотрит на всенародные волнения. Он мне ответил: «Подумай, сын мой, о братьях и сестрах своих. Нельзя заботиться обо всем мире!»
— Арам, побойся бога, — улыбнулся Нестеров. — У меня такое впечатление, что добропорядочный Гайк оказывает на тебя сильное влияние, уводит в сторону от наших, пролетарских задач.
— Ваня, не о себе говорю, — обиделся Арам. — Меня сбить с истинного пути невозможно. Я говорю о братьях своих — гнчакистах, которые спят, и во сне видят только армян. Все их мысли только о спасении этой нации.
— Выходит, когда братья Мякиевы распространяли прокламации, они делали это во имя одних армян?
— Нет, зачем же! — возразил Асриянц. — Они это делали для всех, но думали о своих армянах…
Разговор друзей продолжался в таком духе долго. Прошло уже несколько заездов. Нестеров не только не смотрел на состязания, но и на время забыл об Аризель. С первой же минуты, как только встретился с ней после долгой разлуки, он обрел покой и не допускал мысли, что у девушки за эти три месяца его отсутствия появились какие-то сомнения. Аризель же то прислушивалась, о чем говорил он с братом, то смотрела на скаковую дорожку, но думала лишь о своей сопернице-москвичке. Аризель не знала — что она собой представляет, но уже давно нарисовала в своем воображении образ синеглазой красивой блондинки в белом платье, с белой сумочкой. Пока Нестеров был в Москве, Аризель ни на минуту не забывала о нем, но вместе с его образом возникала перед глазами и эта красавица. Аризель мучилась от ревности, но ничего не могла с собой сделать. Она на время успокоилась, когда получила от Нестерова письмо: это было в августе. Письмо было очень нежным, и в нем не было ни слова о Жене Егоровой. Прочитав письмо, Аризель несколько дней с радостью вспоминала каждую строчку из него, но потом вновь ревность вернулась к ней. Сейчас же ее удручало еще и то, что Нестеров не известил о своем приезде телеграммой. Ей так хотелось его встретить на вокзале, а он появился в их доме внезапно, словно с неба свалился. И хотя при встрече, прямо при матери и Араме, поцеловал ее в губы, и, обняв, закружил по комнате, она все еще сомневалась: «Почему же он не говорит ни слова о Той?»
Выждав, когда Арам сделал паузу, Аризель легонько ущипнула за палец Нестерова. Он сразу спохватился.
— Прости, Ариль, заговорились мы…
— Ванечка, ты видел ее? — спросила Аризель.
— Кого?
— Ну, эту… Женечку…
— Ариль, милая, не надо, — взмолился он. — Не надо о ней!
— Ну, скажи, видел?
— Видел, конечно, — улыбнулся он доверчиво.
— Ваня, что тут спорить, — прервал Арам, продолжая неоконченный разговор, — давай все-таки дождемся указания от Центрального комитета «Гнчак».
— Я думаю, Арам, надо усилить разъяснительную работу среди гнчакиетов, — отозвался Нестеров. — Надо, чтобы все они поняли, что партия «Гнчак» всего лишь часть сил огромного революционного движения, а объединение всех революционных сил — крайняя необходимость…
Аризель вынула свою руку из ладони Нестерова и, показав всем своим видом полное безразличие к нему, стала смотреть на скачки. Это сразу возымело действие: Нестеров вновь повернулся к ней и взял за руку.
— Не надо, — попросила она. — Мне так удобнее.