Огненная кровь. Том 1
Шрифт:
— А… Альберт? — осторожно спросила Иррис, глядя в стакан с водой. — Почему он так себя вёл?
Себастьян отложил в сторону нож и произнёс с усмешкой:
— Ну, Альберт! Знаешь, его внезапный приезд стал для всех полной неожиданностью…
— Он, действительно, бастард и… ну то, что о нём говорили за столом — это правда?
Вчерашний день смешал всё в голове Иррис. Страх, ненависть, отчаянье и благодарность — все эти чувства она испытывала к Альберту поочерёдно, и они сплелись в странный клубок противоречий, который сильно её пугал. Она почти ненавидела его за то, что он заставлял её ощущать себя за столом обманщицей и лгуньей,
— Да, он действительно бастард, — ответил Себастьян негромко, — и его мать… мы её не знали и никогда не видели. Отец сказал, что она была мистрессой. Может это и так, но он сам признал Альберта. Причём после смерти отца обнаружилось волеизъявление, в котором он уравнял его с нами во всех правах, — произнёс Себастьян с каким-то разочарованием. — Мы всегда не очень ладили. Видишь ли, когда мы были детьми, то обращались с ним… очень жестоко, а отец всячески это поощрял. Салавар был, знаешь ли, не слишком… хорошим отцом, хоть, может быть, так и нельзя говорить теперь. Только сейчас я понимаю, что это было неправильно — говорить так о матери Альберта и поступать так, как поступал Салавар. А в те времена мы любили издеваться над Альбертом, и когда он отвечал нам тем же — а отвечал он всегда — отец нещадно бил его кнутом.
— Бил? Но за что? — удивлённо спросила Иррис. — Только за то, что он защищался?
— Сейчас мне кажется, что он сильно ненавидел мать Альберта, и как будто видел её в нём. И наказывал именно её. Но тогда я этого не понимал. И в итоге дошло до того, что, когда нам было лет по семнадцать, мы так сцепились, что Драгояр дважды ударил Альберта ножом, а тот воткнул в него вертел, мне сломали нос, а Истефану руку и ключицу. Тогда отец в ярости избил Альберта до полусмерти и отослал в Скандру учиться на лекаря. С тех пор прошло лет десять уже, наверное… И вот он снова здесь.
— Как ужасно это звучит, — произнесла Иррис тихо, по-прежнему разглядывая бокал, — получается, что все эти насмешки за столом…
— Все эти насмешки — корнями из детства. И моим братьям и сёстрам давно пора было вырасти, но, как видишь, — Себастьян развёл руками, — никто не хочет ничего забывать.
— И чью сторону он займёт на совете?
— Альберт? Вот это уже вообще непредсказуемо! Но я бы искренне не хотел, чтобы он оказался в числе моих врагов. Потому что его невозможно победить…
— Он что, такой сильный? — спросила Иррис удивлённо.
— Не в этом дело, — Себастьян переплёл пальцы и ответил не сразу, словно погрузившись в далёкие воспоминания, — его нельзя победить потому, что он… совершенно не умеет проигрывать. Его можно только убить. Знаешь, как говорят про таких, как он? «Слабого бьют, как хотят, равного, как получится, сильного — только насмерть». Он никогда не отступает, пока лоб себе не расшибёт. В детстве, когда мы дрались, он ни разу не сдался, хотя нас было больше, и мы были сильнее, и именно это нам и было от него нужно — победить
Себастьян налил воды, выпил и продолжил:
— …Знаешь, я и не представлял, насколько трудно быть главой Дома. Я хотел этого, мечтал о том, чтобы сидеть в кресле отца и командовать всеми. И вот это почти так, но я вижу, что теперь моя жизнь состоит из одних только бесконечных компромиссов. Нужно учитывать интересы всех и со всеми договариваться, и нельзя говорить и делать то, что тебе хочется, как часто делал мой отец. Наверное, поэтому у него и было столько врагов. И теперь я, пожалуй, должен буду набраться смелости и извиниться перед Альбертом за себя… и за отца, и за сестёр с братьями, чтобы попытаться восстановить хоть какой-то мир в этом доме. Потому что наш дом не выдержит ещё одного врага, а особенно такого, как Альберт.
— И ты думаешь, он тебя послушает? — с сомнением спросила Иррис. — Мне показалось, что он вообще никого не слушает.
Себастьян усмехнулся и ответил:
— Если я признаюсь в собственной слабости, то да, послушает. У Альберта есть одна уязвимость — он никогда не станет бить более слабого противника. Так что, если я это сделаю, наступлю на горло собственной гордости, а мне придётся так сделать, чтобы утихомирить этот кипящий котёл, то, я уверен, Альберт меня поддержит.
— Это… мудрое решение. И достойное хорошего правителя, — улыбнулась Иррис в ответ.
— Вся моя жизнь теперь состоит из того, чтобы ежедневно наступать себе на горло и принимать мудрые решения. И поверь, Иррис, это очень нелегко.
— Я понимаю.
— И мне бы хотелось, чтобы в этом ты мне помогла… сгладила все эти углы. Потерпела немного… пока не пройдёт поединок. Мои родственники бывают порой ужасны, но ты, Иррис… я хотел попросить тебя быть мудрой и тоже принимать нелёгкие решения… вместе со мной.
Он накрыл ладонью её руку, лежащую на столе, а в другую взял бокал вина.
— Забудь всё, что говорили вчера на обеде, такие обеды у нас ещё будут, и на них у нас будут свои роли, которые нам придётся играть. Такова жизнь любого правителя. Но когда мы вдвоём, когда нет необходимости играть, я хочу, чтобы мы доверяли друг другу, чтобы нас связывала не только сила, но и что-то большее. Я хочу выпить за доверие между нами, за полное доверие, Иррис. Потом, в день свадьбы, нас свяжет алая лента, мы станем чувствовать друг друга сильнее, чем сейчас, но уже сейчас рядом с тобой мне очень хорошо и спокойно. И вчера я говорил правду о том, что благодарю Богов за тот шторм, который привёл меня к тебе. За тебя, Иррис.
Он поднял бокал и слегка пригубил вино, не сводя с неё глаз, и снова, как там, в Мадвере, они сияли, и от его руки шло тепло, пробираясь по венам вверх к сердцу, и заставляло внутри всё замирать так странно и сладко.
И единственное, что ей мешало окунуться в этот дурман и насладиться им — осознание того, что она не может быть с ним до конца откровенной. Как бы она ни пыталась сложить в голове разговор, в котором она расскажет Себастьяну о том, что произошло на озере, она не могла придумать хоть что-то внятное. И сама не понимала, что именно ей мешает рассказать, как всё было.