Огненный крест. Книги 1 и 2
Шрифт:
Примерно через неделю пришло письмо от его шурина; в нем содержались обычные новости о Лаллиброхе и Брох Мордхе и ни слова о приключении Дженни в Балриггане.
— Ты мог бы спросить у кого-нибудь из них, — тактично предложила я, взгромоздясь на забор, откуда наблюдала, как он готовился кастрировать поросят, — у Иэна или Дженни?
— Я не могу, — твердо ответил Джейми. — В конце концов, это не мое дело. Даже если эта женщина когда-то была моей женой, теперь она мне чужая. Если она хочет взять себе любовника, то это только ее дело, — он нажал ногой на меха, раздувая огонь, в котором калилась железка
Это был выбор между большой вероятностью быть укушенной, зажимая зубы поросенка, или вымазаться в дерьме, работая с его задней частью. И хотя Джейми был гораздо сильнее меня и, конечно, мог кастрировать поросенка без труда, надо было учесть, что я обладала профессиональными навыками. Поэтому мой выбор был продиктован практическими соображениями; к тому же я подготовилась к нему, надев плотный холстяной фартук, деревянные башмаки и рванную экс-рубашку Фергюса, которую после кастрации ждал огонь.
— Ты держишь, я кастрирую, — я соскользнула с забора и взяла нож.
Потом последовал короткая, но шумная интерлюдия, после которой поросята отправились утешаться едой из кухонных отходов, выставив задницы, обильно смазанные смесью смолы и скипидара для предотвращения инфекции.
— Послушай, — спросила я, убедившись, что они практически успокоились, — если бы ты был поросенком, ты отказался бы от еды, сохранив свои яйца, или отказался бы от яиц ради роскошных помоев?
Эти пятеро поросят содержались в загоне, и их кормили остатками пищи для получения нежного мяса, тогда как другие свиньи обычно выгонялись в лес, где они должны были сами себя кормить.
Джейми покачал головой.
— Думаю, они не могут скучать по тому, что никогда не имели, — ответил он. — И, в конце концов, их кормят, — он оперся на забор, некоторое время наблюдая, как поросята весело крутили завитыми хвостами, очевидно, забыв о своих ранах.
— Кроме того, — добавил он цинично, — пара яиц может доставить человеку больше горя, чем радости, хотя я мало встречал мужчин, которые согласились бы лишиться их, ради чего бы то ни было.
— Ну, полагаю, священники посчитал бы их излишним бременем, — я оттянула испачканную рубашку от тела и осторожно сняла через голову. — Фу, ничто не пахнет хуже экскрементов свиньи, ничто.
— Даже трюм работорговца или разлагающийся труп? — спросил он, смеясь. — Гниющие раны? Козел?
— Дерьмо свиньи, — ответила я твердо. — На, держи.
Джейми взял рубашку и порвал ее на куски, оставив чистые для хозяйственных нужд, а остатки выбросив в огонь.
— В общем-то был один, некто Нарсес. [235] Говорят, он был великим полководцем, несмотря на то, что был евнухом.
— Возможно, ум мужчины работает лучше, когда его не отвлекают, — предположила я, смеясь.
235
Нарсес (478–573) — полководец и влиятельный придворный Восточной Римской империи, армянского происхождения, при императоре Юстиниане I.
Джейми коротко, но весело фыркнул в ответ. Он нагреб грязи на горячий пепел костра; я забрала железку
Однако в голове у меня засело его замечание о том, что пара яиц может доставить человеку больше горя, чем радости. Он сказал это вообще? Или здесь подразумевалось что-то личное?
Во всем, что он рассказывал о своем коротком браке с Лаогерой МакКензи — как бы мало он не говорил об этом — не было ни малейшего намека на то, что он испытывал к ней физическое влечение. Он женился на ней из-за одиночества и чувства долга, желая обрести якорь в пустоте, которой стала его жизнь после возвращения из Англии. Или так он говорил мне.
Я верила этому. Он был человеком чести и долга, и я понимала, каким было его одиночество, потому что сама испытала его. С другой стороны, я знала его тело, как свое собственное. Если оно обладало большими способностями терпеть всяческие лишения, оно также могло испытывать огромное наслаждение от плотских удовольствий. Джейми мог быть аскетом по необходимости, но никак из-за причин естественного характера.
Большую часть времени я благополучно забывала о том, что он разделял постель с Лаогерой — хотя и короткое время и, как он говорил, неудовлетворительно. Но я не забывала, что она была и продолжала быть весьма привлекательной женщиной.
И от этого, мне хотелось бы, чтобы Дженни Мюррей нашла другую причину, чтобы поменять свое отношение к брату.
Джейми был молчалив и сосредоточен весь оставшийся день, хотя пытался быть общительным, когда Фергюс и Марсали вместе с детьми пришли на ужин. Он учил играть Германа в шашки, пока Фергюс вспоминал для Роджера слова баллады, которую он слышал в парижских переулках. Женщины возле очага шили детские распашонки, вязали пинетки и, очевидно, в связи с беременностью Марсали и помолвкой Лиззи, развлекались, рассказывая ужасные истории о беременности и родах.
— Малыш лежал поперек и был размером с шестимесячного поросенка…
— Ха, у Германа голова была с пушечное ядро, и повитуха говорила, что он лежал лицом к моей спине…
— У Джемми была большая голова, но главной проблемой были плечи…
— …le bourse… кошелек леди…
— Ага, ее способ зарабатывать на жизнь. И когда клиент сует пальцы в ее кошелек…
— Нет, ты не должен ходить, сейчас мой ход. И я иду сюда…
— Merde! [236]
— Герман! — завопила Марсали, впившись взглядом в своего отпрыска, который, выпятив нижнюю губу, хмуро смотрел на доску.
236
Дерьмо (фр.)
— Не расстраивайся, парень. Теперь твой ход, и ты можешь сходить вот так, так и так…
— «Avez-vous ^ete la selle aujourd’hui?» — спрашивает он шлюху…
— Был ли у вас сегодня стул? — Фергюс рассмеялся; кончик его длинного носа порозовел от смеха. — Это только один перевод, конечно.
Роджер приподнял бровь, с полуулыбкой глядя на него.
— Да?
— Это выражение, которой используют французские врачи, — вставила я, видя его непонимание. — Проще говоря, это означает: вы сегодня испражнялись?