Огненный крест
Шрифт:
В одном из переходов на улице Горького Тверской – пугающее для советского взора и сознания – крупно выпирало четверостишие, «заимствованное» у поэта-декабриста Одоевского. Черным фломастером – по серому бетону:
Товарищ, верь, пройдет она, Так называемая гласность! И вот тогда госбезопасность Припомнит ваши имена.Не замазано, не стерто: гласность.
Из неглубоких, но тусклых этих подземок, заживших вдруг обновлением, доносились те же, что и месяц назад, мелодии скрипок и аккордеонов. Кто-то интеллигентно и часто вполне профессионально пел. Чаще трогательные классические романсы. Прохожие так же бросали поющим и играющим в растворенные, будто крокодильи пасти, футляры инструментов мелочь, рублевки, а то и что покрупней из бумажных купюр. Еще советские деньги, как окажется в скорый срок, доживавшие свой век.
Еще Москва была облеплена, будто засижена мухами, предвыборной агитацией. И сама она, столица, выглядела, будто раскрытый дом, где распахнуты все двери; ходят, распоряжаются в доме, кому не лень. На президентских выборах в России, ясно, победит Ельцин. Он уже не ездит напоказ в драном трамвае в Елисеевский гастроном за куском говядины, не стоит – потом это назовут «пиаром» в очереди в поликлинике. Он глава парламента, легитимен, важен и многими любим.
И у меня пока большой злости к Ельцину нет. Но голосовать, как и прежде, за Бориса не буду, хоть он вроде как земляк – родом из соседнего с Тюменью Свердловска, из какой-то там уральской деревни Бутка. Но у меня решено в представлении и предчувствии: не та «рука». В разведку бы с ним не пошел!
Интуиция, «понимаешь».
Перед старинным с колоннами особняком Союза писателей РСФСР, на Комсомольском проспекте, в Хамовниках, груды строительного мусора, кусков кирпича и бетонных кусков с торчащей гнутой арматурой. Затеян ремонт. К месту или ни к месту? Окажется, что – кстати. В августе и сентябре, после «путча» и фактической смены власти, то есть воцарения демократов, сие станет восприниматься, как протестная и защитная баррикада. Чем-то она послужит делу борьбы, когда, едва не в р-революционных кожанках, картавые деятели из районной префектуры (что-то типа новоявленного ревкома?!) внаглую заявятся отнимать собственность у русских писателей.
Не выйдет!
Я тогда прилечу в Москву опять, как раз после «путча». Какие-то события улягутся неким образом сами, а здесь еще – по коридорам и этажам Правления СП – стоять будут запахи жареной картошки и щей: оставшиеся после пленума писатели станут продолжать нести караул свой от наглых посягательств на дом новой власти, днюя и ночуя в доме (с вылазками в магазин), осваивая на ходу навыки коков и кондитеров, будто на затёртом в паковых льдах, дрейфующем судне.
Приеду я тогда с конкретным предложением по венесуэльской библиотеке госпожи Меликовой. К той поре один прогрессивный директор совхоза из Казанского района нашей Тюменщины с жаром воспримет моё предложение – принять у себя в хозяйстве сей дар бесценный! Вы, мол, только привезите эти книги в Ленинградский, скажем, морской порт, а я, мол, «хоть состав железнодорожный организую, чтоб доставить дар в библиотеку сибирского совхоза!» Директор из мужиков крепких, едва не стучал себя кулаком в грудь. И особенно занятно звучали слова про «железнодорожный состав»: вероятно, теперь это возможно?!
Все это неведомо и впереди. А книги «стоят у меня в голове» неотступно – с того еще каракасского дня в квартире Лидии Михайловны, где за окном гудели авто и сверкало зазывной рекламой интимное, для желающего народа, заведение с красным фонарём. А мы рассуждали о том, как в будущем переправить в Россию богатейшую библиотеку Лидии Михайловны Меликовой, собранную практически в течение всей её заграничной жизни.
И вот сейчас главным делом мне хочется поговорить с первым секретарем Союза писателей, в недавнем прошлом капитаном даль него плавания Борисом Романовым. О книгах этих. Обещал же Лидии Михайловне – сразу решить в Москве вопрос передачи её библиотеки – «афганцам или в какой колхоз». Борис Степанович, как старый моряк, имеющий связи в пароходствах, смог бы, наверное, договориться, чтоб первой морской «оказией» взять на борт сухогруза иль танкера венесуэльский контейнер. Но нет Степаныча. Лето. Большинство литературного начальства в отпусках. Подождем лучшие осенние времена...
Эх, не выйдет эта «затея» – потом, при демократической власти. Но пока порыв мой одобряют московские друзья – поэты Леня Вьюнник и Володя Фомичев, к которым я заявляюсь с загранконьяком, купленным в каракасском «сарае». Леня, сам моряк, как и я, обошедший полмира, соглашается, что «Борис Степаныч – может решить, надо подождать...»
Фомичев снабжает меня несколькими новыми номерами своей газеты «Пульс Тушина». Газета уже гремит по всей Руси Великой! Дает жару, что называется, редактор и его авторы! Такой гласности нет и в моей «Тюмени литературной»! Главенствует в «Пульсе» – Русский вопрос. Владимир Тимофеевич говорит, что воцарившиеся в перестроечных структурах сионисты долго не потерпят такой гласности. Уже обкладывают издание доносами, подмётными письмами. Это ОНИ умеют.
Москва, Москва... В магазинах – шаром покати. А в застольях, привычно по-советски, не столь и скудно. Всё «достаётся», всё «добывается». Значит, где-то есть ВСЁ. На складах, на базах, в распределителях. Но специально, провокационно утаивается, зажимается. Народу – фига. Как и с табаком было недавно, так и с продуктами и водкой (которая добывается в давках) сейчас. Верхняя горбачевская (и закулисная!) власть разжигает недовольство. Сознательно иль по вражьему наущению-воздействию, потеряв голову, что-то готовит! Не понимают этого только наивные, верящие любой власти полудебилы, а также зомбированные «перестроечным» телевизором, лживыми либеральными газетами. К сожалению, такой публики в стране сейчас множество...
Дома, в Тюмени, обстоятельства жизни те же. Откуда-то повылезли сонмы нищих, попрошаек, прикинувшихся придурками. Прежде они все были наперечет, знакомы, что называется, в лицо.
Рушатся государственные предприятия (первые растерянные безработные!), зато возникает тьма кооперативных, частных ларьков, торговля с рук, чаще с «земли», то есть с расстеленных на заплеванном асфальте газет и тряпиц. Всесветный рынок-базар!
При лицезрении уличной торговли – на этих портяночного вида тряпицах! – вспоминался блещущий неоном, залитый музыкой ночной Каракас, эта наземная торговля, кстати. Но там – последняя ночь перед отлетом в Россию в обществе молодого русского врача Кирилла Жолткевича – она воспринималась вроде экзотики: в теплой тропической ночи, в чаду оркестровых мелодий, в блистательном вихре канкана огненных креолок и гордых, как мне романтично представлялось, честь имеющих, кабальеро.
Здесь же – обезьянничанье, плагиат, подделка! В нашем-то сибирском климате, на холодном, зашарканном асфальте, с нашим-то – этим самым – менталитетом!
Ладно, что хоть можно выразить себя в слове!
Этого «добра» хватает: в газетах, на голубом экране, в строчках, рвущихся из души твоей – наружу.
Ну и дальнейшие размышления о России, о последующих за 91-м годом временах, так и стану в заключительном разделе этой книги – сопровождать стихотворными своими выплесками. И письмами, и записками моих друзей-эмигрантов, которые они присылали лично мне или в «Тюмень литературную» или в дружественный мне орган печати – самиздатовский «Бюллетень» венесуэльских русских кадет. Сопровождать их светлыми и горькими исповедями о Родине, которая долгие годы была им мачехой. А теперь? Да что теперь? Дай Бог нам, русским, и рассеянным по миру, и живущим в России, уж как-нибудь самим разобраться со своей любовью-нелюбовью, со своими печалями и радостями. Не мешали б только «доброжелатели» с двойным и тройным гражданством, не топырились бы предатели из наших же российских сфер.
Рыночное