Огни над Деснянкой
Шрифт:
Ближе к вечеру всю информацию довели до жителей Вишенок. Обязали в приказном порядке всем женщинам, старикам и детям, услышав звон била, незамедлительно уходить за Деснянку в Волчье урочище и там отсиживаться, пока не позовут. Да приказали язык за зубами держать.
А пока суд да дело, Никита Иванович отправил туда, в Волчье урочище, группу мужиков с топорами, другими инструментами, готовить семейный лагерь пока только в виде нескольких больших, сухих и тёплых шалашей, а потом и подумают о землянках. Но это уже ближе к зиме, если раньше Красная армия не сломит шею Гитлеру, да и погонит к чёртовой матери этих немцев.
Старшим
– Ты, Аким Макарыч, сам можешь и не строить, так как обезноженный ещё с той германской войны, пострадавший чуток раньше от немца, но уж контроль над строителями за тобой, – наставлял его Никита Кондратов. – Ты у нас мужик хозяйственный.
С этого дня сельчане принялись осваивать новый вид деятельности если не с энтузиазмом, то уж и не с участью обречённых: раз надо, значит – надо! Будут делать! Кто же за них возьмётся, кто же вместо них сделает? Только они, только сами. И делали это на совесть, добротно. По другому-то не могли и не умели. Не приучены по-другому.
Надеялись, свято верили, что оторванная и в лучшие годы от мира, затерявшаяся среди лесов и болот деревенька Вишенки выстоит в это лихолетье.
С тем и жила она, и жили они – её жители, веря в Бога, в себя, друг в друга и в свою страну.
Глава четвёртая
Отец Василий долго восстанавливал здоровье после тюрьмы, а вот сейчас, в начале войны, чувствовал себя если не так, как до ареста, то уж, во всяком случае, неплохо. Правда, перед дождём крутило в суставах, но там и раньше крутило. Да в грудной клетке нет-нет заколет, зарежет, прямо невмоготу. Однако проходит, долго не задерживается боль, хотя тяжесть от неё остаётся, почти постоянно присутствует в теле. А так, слава Богу. Матушка Евфросиния выходила, травками, отварами, любовью да лаской подняла тогда на ноги мужа. И ещё доктор Павел Петрович Дрогунов не оставлял без внимания деревенского священника. Вот уж кто, по мнению батюшки, заслуживает самых высших похвал за преданность своему делу, за уважительное отношение к человеку, за величайшее мастерство и профессионализм, так это потомственный лекарь, потомок земских врачей Павел Петрович Дрогунов.
Потихоньку приход оживал, возобновились богослужения, и прихожане стали чаще посещать церковь.
Батюшка закончил службу, направился домой. На выходе остановился, осенил крестным знамением храм, глянул на шоссе, тяжело вздохнул. А тяжело вздыхать были причины, более чем веские.
Как и вчера, и позавчера всё идёт и идёт немецкая техника в направлении Москвы. Идут танки, тягачи тащат пушки, едет в открытых машинах пехота.
Иногда машины останавливаются, берут воду в колодце, что у дороги. Тогда солдаты резвятся, обливаются водой, играют в мячик на обочине, на лужайке, что между дорогой и церковью.
Несколько раз подходили и к нему, отцу Василию, просили сфотографироваться вместе на фоне храма.
– В аду вам гореть, в гиене огненной мучения принимать, – ворчал тогда батюшка, отказываясь от приглашения. – Ещё чего не хватало: я и вороги мои на фоне церковки, святого храма Христова?! Нет уж, дудки, антихристы! Прости, Господи, за упоминание дьявольского отродия в Твоих стенах. А вот на вашей могиле с превеликим удовольствием сфотографируюсь! Из гроба восстану, если что, но воистину возрадуюсь вашей кончине! Сам картину
– Ты на кого, отец родной, бранишься? – матушка Евфросиния встретила батюшку у калитки, стояла, скрестив руки на груди.
– А ты как думаешь, матушка моя? – лукавые огоньки зажглись в поблекших глазах священника.
– Небось, кончину антихристам предрёк? – улыбнулась и старушка.
– Вот за что я тебя любил и люблю всю жизнь, Фросьюшка, – загудел польщённый батюшка, – так это за твоё умение думать, как я. И как это тебе удаётся, радость моя?
– Вот уж невидаль, – отмахнулась матушка. – Сколько мы с тобой живём? Да за это время нехотя, даже без любви, изучишь вдруг дружку. А уж если с любовью, с уважением относиться, так и думать будешь, как любимый человек, даже дышать, как он станешь.
– Спасибо тебе, Фросьюшка, – священник наклонился, прижал к себе маленькое, худенькое тело жены, поцеловал в платок, в темя. – Спасибо, – почти выдохнул из себя, настолько умильно и елеем на душу прозвучали слова матушки.
Старушка засеменила рядом с высоким отцом Василием, в очередной раз безнадёжно пытаясь подстроиться под его широкий шаг.
– Вот так всю жизнь спешишь и спешишь, батюшка, – незлобиво ворчала на мужа. – Не угнаться за тобой, отец родной.
– Подрасти! – шутил по привычке священник, положив на плечи любимой женщины огромную ручищу. – Подрасти и уравняешься.
После обеда батюшка прилёг отдохнуть.
Матушка тихонько убрала со стола, вышла, прикрыв дверь.
…За отцом Василием немцы приехали на мотоцикле.
Грубо подняли, усадили в коляску. Отвезли к бывшей средней школе
Встретил его высокий, стройный светловолосый офицер.
– Майор Вернер Карл Каспарович. Военный комендант, – представился он на чистейшем русском языке.
Вышел навстречу батюшке, взял под локоть, повёл в кабинет.
– Не удивляйтесь, святой отец. Всё достаточно просто, – приветливая улыбка застыла на лице офицера. – Я родился и вырос в Санкт-Петербурге, так что…
– А помимо русского языка там не учили вежливости? – отец Василий ещё не мог прийти в себя после столь бесцеремонного обращения солдат с собой. – Я тоже имел честь учиться в этом святом граде. Воспитанные люди уважают стариков и в России, и в Германии, не так ли?
– Простите! Что поделаешь? Победители ведут себя чуть-чуть не так, как побеждённые. Чуть-чуть иначе. Или вы со мной не согласны? Тем более – солдаты. Что с них возьмёшь? Знаете ли, победный дух пьянит, вы не находите?
– Вы о каком победителе, милейший, ведёте речь? Кто здесь победитель? – не сдержался, несколько в грубоватой форме переспросил священник.
– О-о! А вы, батюшка, смелый человек. Правда, на вашем месте я бы не стал делать столь опрометчивые заявления.
Комендант встал, прошёлся по кабинету, остановился у открытого окна.
По улице два солдата вели корову; проехал мотоцикл; где-то прогремел сильный взрыв, эхом отозвался в пустых стенах бывшей школы, замер, растворился в летнем мареве.
Отец Василий продолжал сидеть, внимательно наблюдая за хозяином кабинета. Начищенные до зеркального блеска сапоги майора поскрипывали при каждом шаге, впечатывали каждое слово в сознание гостя, возведя их в ранг истины в последней инстанции.