Огни над Деснянкой
Шрифт:
Ещё впервые дни, когда объявили мобилизацию, успели призвать или ушли добровольцами на фронт молодые, подлежащие призыву мужики и парни, а потом как-то быстро появились немцы.
С молодыми ушёл и председатель колхоза Пантелей Иванович Сидоркин. Посчитал, что на фронте он будет нужнее.
Ефим, по настоянию Сидоркина, снял запчасти с колхозной техники, что не попала под призыв в Красную армию.
– Схорони, Ефим Егорович, потом, после победы, люди тебе будут благодарны. Вот так вот. Прячь по разным местам, да смотри, чтобы помощники были надёжными, не выдали чтоб. Вернусь – спрошу как следует!
В помощники
Три трактора своим ходом загнали за болото, что между Вишенками и Рунёй. Выбрали место, укрыли надёжно. Конечно, перед этим разобрали, сняли всё, что можно было. Так что, если даже враг и обнаружит, то завести их, запустить уж точно не сможет. На всякий случай прятали детали все вместе: Ефим Егорович, Петька, Вовка.
– Запоминайте, парни, где и что лежит. Война ведь, чего зря рисковать. Мало ли что может случиться? А так есть надежда, что хотя бы один из нас выживет, дождётся победы.
Прицепные тракторные жатки отвезли на луга к Волчьей заимке, припрятали там. Винзавод остался почти целым. Только взорвали динамо-машину, что электричество давало на завод и Вишенки с Борками. Подрывники весь завод минировать не стали.
Вот сейчас немецкие власти приказали срочно проводить уборочную. А её, власть эту, представляет сбежавший ещё при коллективизации первый председатель комитета бедноты в Вишенках, первый председатель колхоза Кондрат-примак. Кондрат Петрович Щур – бургомистр, глава районной управы.
На крытой машине приехал первый раз в деревню Щур под охраной полицейских. Собрали тогда жителей Вишенок, бургомистр лично зачитал приказ немецкого командования:
«Отныне всё имущество колхоза „Вишенки“, включая поля с урожаем, принадлежит великой Германии со всем движимым и недвижимым имуществом. А полноправным представителем новой власти является районная управа».
В приказном порядке с подачи районного бургомистра назначил Никиту Кондратова по старой памяти за старшего над Вишенками, приказал приступить к уборке.
– Побойся Бога, Кондрат, – закричал в тот момент Никита. – Какой из меня начальник? Стар я, да и грамоте не обучен. Тут голова должна варить ещё как!
– Запомни, мужик! Не с Кондратом-примаком разговариваешь, а с самим бургомистром, с господином бургомистром! – вдруг разом побледнел, стал белее мела бургомистр. – А ну-ка, парни, – обратился к группе полицаев, что прибыли вместе со Щуром, – всыпьте хорошенько этому человеку. Пускай все знают, что ко мне надо обращаться «господин бургомистр» или «пан бургомистр», и перечить тоже нельзя, если жизнь дорога.
На виду у всей деревни избили Никиту, приставили к стенке конторы.
– Вот так будет лучше, надёжней, – довольный бургомистр окинул взглядом притихшую толпу. – Следующий вид наказания – расстрел! Сами должны понимать, что неисполнение приказов немецкого командования и районной управы – это тяжкое преступление. И оно карается одним – расстрелом. Поэтому, что говорить и что делать – отныне будете знать твёрдо.
– Сегодня же обмерить все поля колхоза с точным указанием, где, что и сколько посеяно. А чтобы вам не было повадно, оставляю в Вишенках как контролирующий орган отделение полиции во главе с Василием Никоноровичем Ласым. Он будет полноправным представителем немецкого командования и районной
– И сколько, мил человек, господин бургомистр, мы будем иметь на один трудодень? – спросила Агриппина Солодова, бывшая сожительница Кондрата-примака. И тон, и то выражение мести и справедливости, что застыло на лице молодицы, не предвещали ничего хорошего. Ещё с первого мгновения, когда женщина увидела такого начальника, глаза заблестели, губы хищно сжались, тонкие ноздри подрагивали в предчувствии большого скандала.
– Иль мне по старой памяти поблажка будет, ай как? Всё ж таки тебя, страдалец, сколько годочков кормила, от деток отрывала. А ты, негодник, сбёг! Сейчас ты снова в начальниках, как и хотелось твоей душеньке. А мне как жить старой, немощной? Долги-то отдавать надо! Не за бесплатно же обжирался у меня, прости господи, детишек моих родных объедал, харю наедал, что хоть поросят бей об эту рожу, такая жирная была, не хуже теперешней.
– Заткните поганый рот этой бабе! – прохрипел Кондрат, не ожидавший такого подвоха от некогда приютившей его женщины. – Халда! Шалава!
– К-к-как ты сказал? – взвилась Агриппина, уперев руки в бока.
Ни для кого не секрет в Вишенках, что сварливей и скандальней бабы в деревне не сыскать, а тут такой повод.
– Кто я? Как ты сказал? Это я-то халда и шалава? А ты-то, ты кто? Мужик? Как бы ни так! Бабы! Людцы добрые! – женщина перешла на крик, крутила головой, чтобы слышно было всем. – Я ж его взяла в примы, приютила, дура. Думала, надеялась, что ублажит, успокоит тело моё исстрадавшее без мужицкой ласки. А он, а он-то, бабоньки!? Елозил, и то по праздникам, тьфу, а поди ж ты, гонорится. Я тебе спесь собью, что места не найдёшь, антихрист! – и решительно двинулась на бургомистра. – Забыл, холера, чёрт бесстыжий, как я тебя рогачом охаживала?
Кондрат кинулся, было, по старой памяти бежать, но вспомнил вдруг, что он уже не примак, а начальник, да ещё какой! Остановился, смерил презрительным взглядом женщину, поджидал, пританцовывая от нетерпения, от предвкушения.
Агриппина налетела из толпы прямо на застывшего в ожидании Кондрата, уцепилась ногтями в жирное, обрюзгшее лицо бывшего сожителя.
– Хлопцы! Хлопцы-ы! – заблажил бургомистр. – Чего ж стоите? В расход курву эту! В расход! – и всё никак не мог сбросить, отцепить от себя Агриппину.
И жители, и полицаи заходились от хохота, наблюдая за тщетными потугами бургомистра освободиться от женщины.
– Я тебе дам курву! Пёс шелудивый! – не унималась женщина, продолжая нападать на Кондрата, доставая ногтями лицо противника. – Я тебе покажу и халду, и шалаву!
Ефим видел, как бургомистр выхватил пистолет из кобуры, и тут же раздались выстрелы.
Агриппина ещё мгновение недоумённо смотрела на бывшего сожителя, потом начала оседать на землю всё с тем же застывшим недоумённым выражением на лице.