Огонь и сталь

Darr Vader

— Это Тинтур Белое Крыло, ты же помнишь ее, Онмунд? Она идет с нами, — заявила магесса, взглядом пресекая любые возражения.

========== EK DUR (Ее проклятье) ==========

Глаза Мавен пылали в полумраке. Огонек свечи трепетал и извивался, отражаясь во взгляде женщины, и Камо’ри казалось, что глазницы аристократки полнятся расплавленным золотом. Еще немного — и оно перельется через веки, хлынет по смуглым щекам, с едва слышным шипением въедаясь к кожу. Кончик хвоста каджита дернулся, вдоль позвоночника пробежал холодок, но в остальном пират ничем не выразил своего беспокойства. Эта сука Черный Вереск чует страх и слабость за версту.

— Я ведь отправила тебя в Вайтран. Или в Морфал, в

Фолкрит, даэдра в задницу! — губами Мавен владела сухая вежливая улыбка, в ласковом тоне отчетливо звучал гнев. — Куда угодно, но ты должен был вернуться с головой Белого Крыла. И что же я вижу? Ты и не думаешь покидать Рифтен, сидишь подле своей окотившейся сестрицы. Кстати, кто у нее?

— Две дочки и сын, — пальцы зудели от желания сжать рукояти скитимаров и отсечь черноволосую башку этой нордской мрази. У нее такой кол в заднице, что его конец у Черный Вереск из глотки торчит, а сама она едва ногами до земли достает, — скоро совсем глаза откроют.

— Очаровательно, — пропела женщина, постукивая ухоженными пальцами по дубовой столешнице. Камо’ри презрительно фыркнул, сморщил нос, ощущая жжение под нашлепкой на левой глазнице. Сразу видно, что ни меча, ни мотыги в руках надменная северянка не держала. Предпочитает действовать слухами, уговорами, ядами… или клинком в чужих руках. Пират уже понял, что именно скажет ему Мавен Черный Вереск.

— Выходит, у тебя трое расчудесных племянников. Говорят, котята очень милы. Дхан’ларасс, вероятно, души в них не чает, — глаза женщины чуть сузились, игра теней превратила ее лицо в злорадно-насмешливую маску. Капли расплавленного золота повисли на ресницах Мавен.

— Конечно. Каждая мать за свое дитя жизни не пожалеет, — выплюнул сутай-рат, скромно потупив взгляд. В очаге жарко пылал огонь, но Камо’ри чувствовал ледяное дыхание. Обливион на голову Черных Вересков! Азурах одна знает, есть ли засланец Мавен в гильдии. Женщина плавно поднялась на ноги. Губы плотно сжаты, глаза поблескивают остро, будто каленая сталь.

— Верно, мать на все готова ради сына. Даже мертвого. Поэтому ты принесешь мне голову этой эльфийки. По своей воле или нет, — в тонких аристократичных пальцах зашуршал пергамент. — Как зовется твой корабль? «Меч Алкоша»? — северянка недобро усмехнулась. Ее улыбка отдавала желчью. — Знаешь ли ты, что я только росчерком пера могу сделать так, что твое судно никогда не покинет гавани? Или вообще будет конфискован. Корабль же имперский? Тогда почему им правит каджит? — женщина помолчала, после чего облизнулась, как сучка, учуявшая сахарную кость. — Тебе не кажется, что котов нынче много в Рифтене? Ты, твоя сестра… и трое котят. Нежеланных ублюдков принято топить, верно? — смех Мавен, низкий, хриплый, резко захлебнулся при виде обнаженного скитимара. Она отступила на шаг и побледнела, ощутив спиной твердость стены. Но самоуверенное высокомерие вернулось к ней в тот же миг. — Ты не посмеешь, — заявила норжанка, испепеляя каджита взглядом, — не дерзнешь поднять меч против Черного Вереска!

Стоит ей закричать — и пропал Камо’ри. Сбегутся все, включая ее старшего сына, и к утру голова сутай-рат будет отправлена в подарок Ларасс. Не допусти Алкош, чтоб молоко у сестры пропало… но рифтенская сука слишком горда, что бы вопить. Пират молнией ринулся вперед, но и Мавен шарахнулась в сторону, спасаясь от широкого лезвия скитимара. Острие клинка распороло рукав ее бархатного кафтана, ткань обагрилась кровью. Северянка упала на колени, и только сейчас страх дворянки, густой и вязкий, поплыл в воздухе. Мавен полоснула по Камо’ри жгучим, исполненным ненависти золотистым взглядом.

— Ты поплатишься за это! — прохрипела она, зажимая ладонью рану. Черная кровь сочилась меж ее пальцев, с глухим стуком разбивались капли об пол. — И сестрица твоя! А

ее отродья пойдут на корм собакам!

Никто не видел, как Камо’ри входил в особняк советницы ярла. Никто не увидит как он будет выходить. Сутай-рат сжал в кулаке черные жесткие волосы женщины. Норжанка сжала зубы, но промолчала. Пират цинично ухмыльнулся.

— Молчи, мне не нужны ни стоны твои, ни крики, — клинок прижался к горлу аристократки, — мне нужна безопасность сестры и ее детей. Если ее можно купить твоей смертью…

— Хемминг! На помощь! Вальдр!.. — Мавен кричала надрывно, отчаянно, билась в руках каджита. Пламя тянуло к ней гибкие обжигающие языки, будто силилось спасти благородную северянку от пирата. Камо’ри коротко выдохнул сквозь зубы, скитимар опустился. Черный Вереск истекала черной кровью.

— Мама!.. — Хемминг ворвался в комнату с мечом наголо. Северянка протянула к нему руку, со скрюченных пальцев стекали тягучие капли, золотистый взгляд стремительно гас. Мужчина замер, не в силах произнести хотя бы слово. Дымчато-серое лезвие кривого меча разрубило его от плеча до живота. Угасающим сознанием Мавен узрела смерть своего старшего сына, прежде чем ее душа отлетела в темные чертоги Ситиса. Слезы хрустальными забралами заволокли померкшие янтарные глаза. Камо’ри взмахнул скитимаром, стряхивая с него кровь Черных Вересков. Твари! Каджит гадливо сплюнул, попав на искаженное агонией лицо Хемминга. Думают, будто они лучше, потому что ни усов, ни хвостов у них нет. А для меча, для смерти все равны.

Склонившись над столом покойной, сутай-рат лихорадочно рылся в бумагах Мавен, когда дверь тихо скрипнула. Острые уши пирата дрогнули, он круто обернулся, хватаясь за меч. Ингун невозмутимо взглянула на распростертых на полу мать и брата. Огонь тускнел, отражаясь в лужах крови. Девушка судорожно вздохнула, схватившись за горло, и подняла на каджита глаза. Золотистые, материнские. Губы ее дрожали, всхлип, сорвавшийся с них, камнем рухнул вниз. Камо’ри приготовился к прыжку, но Ингун вдруг улыбнулась едва ли не развратно.

— Хорошо я умею изображать горе, верно? — ее смех, сиплый и лающий, смолк, когда сутай-рат не разделил ее веселья. — Уходи подвалом, там есть тоннель в Крысиную нору, а я останусь здесь скорбеть. Не бойся за себя или сестру, — ее улыбка исполнилась нежности. — Никогда не смогу полюбить Скайрим. А Сиродил, говорят, просто рай для алхимика.

***

— Ты же так хотел слышать, Цицерон. Теперь ты слышишь меня… отчего ты расстроен?

Шут лишь сердито засопел, возя деревянной ложкой в миске с кашей со снежными ягодами, темно-красными и терпкими. Имперец аккуратно подцепил одну двумя пальцами, задумчиво покатал, после чего резко сжал. Кожица лопнула с тихим треском, сок брызнул на лицо Хранителя, расцветив его алыми веснушками. Матушка спокойненько спала в своем гробике, цветы, которые верный Цицерон принес ей позавчера, уже завяли, поникли. Надо нарвать новых, красивых-красивых, но бедный Дурак Червей боится, не смеет показаться на глаза Матушке. Дура-Дагни иногда так вопит, что гаер едва не глохнет, зажимает уши, но все равно слышит ее. Цицерон не хочет ее слышать, не хочет! Он хочет, чтобы она заткнулась, замолчала навсегда!

— Я думала, ты меня любишь… а ты меня бросил. Похоронил во льду, мои кости никто не согреет. Только русалки поют мне… а раньше ты мне пел. Если птичка закричала…

— Сверну ей шейку, чтоб молчала, — закончил Цицерон, хихикая, слизывая с пальцев ягодный сок. Она его слышала, шлюха из данстарской таверны «Пик ветров» знает его песенки. А Слышащая? Знает Слышащая хоть один его стишок? Погрустнев, мужчина отодвинул тарелку, глотнул эля из кружки и сморщился. Экая кислятина!

— Расскажи мне о ней. О той женщине, из-за которой ты меня убил. Она красива? Красивее, чем я?