Ох уж эти штуковины!
Шрифт:
– Ты хоть знаешь, где точно его нашли? – возле последнего уличного фонаря я остановился вроде как шнурок завязать, но у меня уже кружилась голова, как всегда, если мертвяки поблизости.
– Что, Григорий, опять струхнул? – подражая деду, чей сухой и тихий голос напоминал треск сломанных веток, Митька засунул руки в карманы и разглядывал разливавшуюся перед ним темноту.
Два шага – и непроглядная ночь, где шумел лес, потревоженный ветром, где могло таиться все, что угодно. Это-то и будоражило кровь.
Последний дом по улице стоял
– Всегда говорили, что место там плохое. Костей много. Чуть тронь землю – найдешь череп или еще что. Кладбище раньше было. Еще при царе. А потом река русло изменила – ну, когда плотин понастроили – и подземные воды сюда ушли. Тут известняка много, вымыло, могилы-то и провалились. Такой вот овраг.
Митька шел быстро, подсвечивая дорогу фонариком и сверяясь с навигатором в телефоне. Чтобы сократить путь и вернуться, пока наш побег не обнаружили, мы свернули с колеи на тропинку через луг, примыкавший к лесополосе, похожий в темноте на черную ленту, и оказались на месте.
Я слушал Митьку краем уха. Ночь пела вокруг на десятки голосов. Шелест сочной, полной жизни листвы могучих дубов и вязов. Шепот холодной и влажной от росы травы, щекотавшей голую, покрытую мурашками кожу на икрах. Гудение комарья, одинокий крик перепуганной птицы неподалеку. Митька замер и долго с любопытством вглядывался в темноту.
– Волков здесь нет, – констатировал он и вышел к кромке оврага.
– Сам проверял? – я старался не отставать.
Выпустить друг друга из виду было легко, а остаться наедине с теми, кто бродил тут, я не хотел. Кровь прилила к голове, все стало расплываться перед глазами, поэтому, когда я споткнулся, больно ударившись ступней о камень, и полетел кубарем на дно оврага, то даже не понял, что произошло, пока Митька не начал орать, свесившись с обрыва.
– Ты прямо как он! Колька, говорят, так и помер – летел на своем велике черт знает куда и навернулся! Че там? Видно что-нибудь? – он посветил фонариком, и я вздрогнул, успев заметить, как кто-то поспешно отошел в темноту, – достань че-нить, а? В классе девчонок напугаем!
– Дурак! – я бессильно выдохнул, сражаясь с приступом тошноты. Что-то больно впилось в ладонь. – Помоги выбраться, говорю! – я закричал, и звук, который последовал за этим, напугал меня до беспамятства. Шаги. Почти топот. Множество босых ног, спешащих прочь от меня.
– Да не ори ты, – ответил Митька. – Ща, подожди! Что ты нашел? Вон, у тебя в руке – отсюда вижу! О, Колькины очки, будешь нашим новым Четырехглазым! – он ухмыльнулся.
Вытаскивая меня наверх, Митька много чего мне припомнил, но его напряженное от усилий и одновременно довольное лицо я запомнил хорошо. У нас появилась добыча.
– Дай посмотреть! – пока мы лежали на краю обрыва, переводя дух, одной рукой Митька уже тянул на себя странно холодную дужку очков.
– Точно. Они. Глянь, какие странные! Проводки и кнопочки. Блин, Четырехглазый прям очки виртуальной реальности смастерил! – он надел их, чертыхнулся и отшвырнул в сторону. – Кусаются будто! А толку никакого – ничего не видать! А ты что-нибудь еще прихватил из оврага? – он хлопнул меня по пустому карману шорт и хмыкнул, получив хороший пинок в бедро.
– Тупые у тебя идеи!
За словом и ответным ударом Митька в карман не полез, и мы покатились по жесткой земле к зарослям крапивы под старым дубом. Только ей и удалось привести нас в чувства.
Пока мы хохотали и переругивались, над нами пролетел, хлопая огромными крыльями, филин и уселся неподалеку наблюдать. Он долго недовольно ухал нам вслед, когда мы тащились через лесополосу обратно в деревню. Машинально я спрятал Колькины очки в карман. Даже удивился, когда потом обнаружил их. До этого момента я был уверен, что они остались валяться в крапиве.
Странная штуковина. Раньше я таких не видел. Две крупных толстых линзы, крошечные кнопки на левой дужке – Колек был левшой, оно и понятно. Одно из стекол треснуло по диагонали. В очках действительно, кроме расплывчатых очертаний и радужных преломлений света, ничего нельзя было увидеть. Они странно холодили виски, и пару раз возникало ощущение, что это не я поворачиваю голову, а кто-то меня разворачивает, схватив за нос. Зачем они были нужны, я и представить не мог.
Когда мы добрались до крыльца, небо начало светлеть. Где-то на другом конце деревни одиноко заголосил петух. Пряник попытался добраться до нас, отчаянно виляя хвостом, но с его весом перемахнуть через забор невозможно.
– Смотри че, за Кольку нас принял! – Митька зевнул и сбросил у двери кроссовки, которые носил на босу ногу без шнурков. – Как раз в это время он выезжал из графской усадьбы и забирал его… Я вот думаю, если он в этих очках постоянно таскался, неудивительно, что нашел себе даму сердца. Когда ни хрена не видно, кто перед тобой, влюбиться проще простого.
Что-то шевельнулось во мне при этих словах. Дурное предчувствие, но я не обратил на него внимания и рухнул на кровать, тут же провалившись в глубокий сон.
– Мать вернется – устроит вам! Связываться некогда, а то бы! Ноги аж черные, вы себя хоть видели? Где шлялись-то опять? – возмущался дед, поливая из шланга аккуратные, без единого сорняка грядки капусты и кабачков. – Вот скажи, Митяй, вам, остолопам, уже по пятнадцать, кто из вас выйдет-то? – развернувшись, он окатил нас водой, пока мы сидели на крыльце, уминали бутерброды и подкармливали Пряника, кидая ему куски через забор.
– А! Дидя! – Митяй зыркнул на него с обидой и запрыгнул в прихожую.