Охота на джокера
Шрифт:
— Все хорошо, прекрасная маркиза. Майкл, похоже, наши планы меняются.
— Рида, ради Бога, не думайте обо мне. Делайте то, что считаете нужным.
— Я думаю, это ненадолго. Вы пока позавтракаете, отдохнете. А потом я пришлю кого-нибудь, чтобы показать вам дом и парк. Разрешу ему отвечать на любые ваши вопросы. А к вечеру я вернусь. Хорошо?
— Рида, я уже говорил, делайте то, что считаете нужным.
— Ладно. Теперь дальше. Кобыла ваша околела… Сверчок жив?
— Конечно, хелла Рида.
— Оседлайте
— Хелла Рида, позвольте, я пошлю кого-нибудь с вами, чтобы помочь вам найти могилу.
— Это зачем еще мне может понадобиться помощь?
— Хелла Рида, простите, но мастера Юзефа похоронили за оградой.
— За оградой?
— Он был убит демоном. Священники запретили класть его вместе со всеми. Мы ничего не могли сделать.
— Ах да, демон! Совсем забыла. Ничего, я сама справлюсь. Поплутаю немного и найду. Постарайтесь, чтоб мейнхееру Граве у нас понравилось.
Место, где спал теперь Юзеф, оказалось не таким уж плохим. Высокая трава, заросли черемухи и лунноцвета, недалеко река, сквозь деревья слышен ее голос. Могила тоже выглядела пристойно: ее ничем не придавили: ни памятником, ни плитой. Только обтесанный камень с именем и датами, да и тот в стороне, чтоб легче было лежать.
Рида поморщилась. Это было очень глупо: сначала от изумления она соскользнула на язык своей кормилицы, на котором не говорила лет двадцать, а теперь полезли предрассудки, почерпнутые некогда из того же источника. А сейчас, как никогда, нужна холодная голова. Хотя бы для того, чтобы понять, что произошло.
Рида бросила куртку на землю, села на нее и снова сказала себе: «Юзеф мертв».
«Бесполезно. Не понимаю. Стена в мозгу.
В первый день, первой пулей в лоб.
Собственно говоря, ничего невероятного в этом нет.
Что я, покойников что ли не видела?
И погиб он, как и пристало джокеру, за Темной Завесой.
Тоже ничего странного.
За Темной Завесой каждый шаг может оказаться последним.
Джокеры что-то вроде первых авиаторов. Риск тот же.
Господь карает дураков.
Но это теоретически. А практически ничего не понимаю.
Смерть. Стена в мозгу.
Или наоборот — провал в пустоту.
Рука не находит опоры.
Ничего не вижу.
Умер? Не понимаю!
Что говорят детям? — «Мама уехала».
Куда уехал? Зачем? Как он там живет? Где письма?
Как понять?
Если бы я поняла — смогла бы заплакать.
Если бы заплакала — стала бы человеком.
Умер? Что это значит?
Пустое место за столом.
Рука, протянутая за ножом, за книгой, за листом бумаги останется пустой.
Конь в конюшне никогда не ощутит на себе знакомой тяжести.
Страницы книг не почувствуют пальцев.
Половицы — каблуков.
Мир станет беднее на один звук шагов, на один
Пустота.
Это все, что ты можешь вспомнить?
Книги, лошади, половицы — а где человек?
Твой друг. (Настолько, насколько ты способна дружить.)
Твой ученик. (Это значит, когда ты устала, ты свалила на него свою ношу.)
Твой приемный сын. (А какие дети еще у тебя могут быть?)
Где он?
Пожалуйста.
Юзеф Бринкер. Семнадцать лет. Темные волосы, серые глаза.
Мальчик, которому снились кошмары.
Мы возвращались с Конрадом из Туле, из грабительского набега за виноградной лозой. Это была самая невероятная авантюра, какую только можно вообразить. В Туле я была вне закона. Немногие верили, что мы хоть что-то добудем. Еще меньше — что вернемся назад. Мы сделали и то и другое. И в маленьком городишке на Гелии мы отдыхали.
Как он назывался? Не помню. Помню только дом и сад, заходящее солнце на вершинах яблонь.
Семья — мать, отец, дочь, уже сама с ребенком, и сын.
Мне было не до них. Но я тогда была джокером в полной силе — двадцать лет. И ночью я отправилась путешествовать по снам обитателей дома.
Надолго задержалась в мерцающих сновидениях малыша, а потом попала в до боли знакомый кошмар.
Они все: родители, друзья, любимые, просто попутчики, просто люди уходят, уезжают, удаляются, ты видишь, но не можешь догнать.
Дорога неожиданно начинает взбираться в гору, на какие-то совсем уж отвесные кручи, внизу шумит вода, кружится от высоты голова, ноги скользят в песке, воздух плотный, вязкий, в нем приходиться плыть короткими рывками, а крик остается у тебя же во рту.
Только на этот раз брошенной была не я, а этот темноволосый мальчишка, которого я днем и не разглядела толком.
И я не позволила ему проснуться, как обычно, от страха, с подступающим к горлу сердцем.
Я толкнула его в спину — ладонью между лопаток и велела: «Лети!» И он послушался.
Два-три широких шага, ботинки уже только царапают песок, а потом все обрывается, земля уходит со страшной скоростью вниз, и ты уже в синеве, в безбрежном океан. И какая теперь разница, за кем ты гнался? Для чего? Все забыто ради проснувшейся в тебе невероятной силы.
Но даже тогда у меня еще не было никакой задней мысли. Я частенько так забавлялась — разрушала чужие кошмары. Что мне, трудно что ли?
А вот наутро он спускался по лестнице к завтраку, увидел меня и застыл.
Тоже ничего странного. Мне частенько приходится встречаться наяву с теми, с кем я уже виделась во сне. И реакция бывает самая разная: недовольство, страх. Кто-то отмахивается: «Не может быть!»
А тут — восторг.
«Так значит, все это было на самом деле!»
Взгляд его меня и покорил.