Охота на охотников
Шрифт:
И никого не увидел. Принесшийся из-за угла дома ветер поднял со снега половинку рекламной газеты, бесплатно засовываемой почтальонами в ящики, проволок её по воздуху несколько метров и с маху прилепил к железному боку будки.
От этого противного шуршащего звука Каукалов вздрогнул: наверное, именно такой звук рождается, когда стреляют из пистолета с глушителем. Оглянулся, вновь поразился безлюдности двора... "Ну будто в атомную войну, всех выбило", - подумал он, и опять втиснулся в телефонную будку.
"Надо ещё раз набрать номер этой дуры. Ревет, как белуга... Ну, Катька, ну, Катька!" Но рука его с зажатым в пальцах жетоном застыла около прорези, куда надо опускать эти неказистые пиратские метки. Каукалов сморщился.
Говорить сейчас с Катькой бесполезно, она подавлена, все у неё окрашено в один цвет - цвет боли, она утонула в слезах. Когда выплывет, выкарабкается чуть - тогда можно будет пообщаться.
Но все равно было не понятно и даже интересно: что же случилось с Майкой? Увлеклась каким-нибудь красавцем-профессором и перекочевала из каукаловской постели в его постель? Вряд ли. Тогда что же? Сидит где-нибудь в теплой компании и хлещет водку? Или примкнула к гаишникам и, вконец обкуренная, валяется сейчас на каком-нибудь матрасе в вонючем жековском подвале?..
А вдруг она убита? Случайным, очень неопытным автолюбителем? Зарезана в лифте маньяком, покусившимся на её шубку? Попала под руку голодным наркоманам, и те изгвоздали её топором, разделали, словно тушу, на части и рассовали по мусорным бакам, как это принято у нынешней столичной молодежи?
Муторно сделалось Каукалову - Майку не хотелось терять. В затылке засела тупая боль. В груди - пустота. Пойти к Илюшке Аронову, отвлечься малость? Губы у него задергались протестующе, скулы побелели. Он отрицательно мотнул головой: нет!
Через сорок минут Каукалов снова позвонил Катьке. Телефон у него уже работал - похоже, повреждения, что были на линии, исправили, а может, их и не было, может, просто меньше людей звонит и линия стала посвободнее, - в общем, после нескольких гудков Катька подняла трубку.
Она уже не плакала, хотя голос был тусклый, сырой, набух слезами.
– Ну что, обнаружилась Майка?
– спросил Каукалов.
– Нет.
– Катька шмыгнула носом, тихонько заскулила и тут же умолкла.
Каукалов произнес несколько необязательных пустых слов, типа "Ты держись..." и повесил трубку. Через час позвонил снова:
– Ну как?
– Никак!
– В моргах нет?
– Пока проверили только два морга... В них - нет.
– Кто этим занимается?
– Майкины предки. Папашка с мамашкой.
– Ладно, я объявлюсь позже, - сказал Каукалов, отключаясь.
Он позвонил через два часа.
– Какие-нибудь новости есть?
– Никаких.
– Да запила Майка!
– Каукалов деланно засмеялся, смех его был похож на сухой птичий стрекот.
– Сидит и квасит где-нибудь в компании однокурсников. Объявится она, вот увидишь - скоро объявится!
– Всех её однокурсников уже обзвонили. Нету Майки. Она в тот день вообще нигде не объявилась.
– Слушай, а если честно, она собиралась на лекции?
– Конечно. Она страсть как боялась пропускать занятия. Особенно лекции.
– А как же она плюнула на все и поехала с нами в Хургаду?
– То был особый случай. А вообще у Майки бзик - эта стерва хочет стать настоящим специалистом. Просто идея фикс* у неё - стать спецом.
*Правильно: "идефикс". (Примеч. авт.)
– Это не бзик и не идея фикс, это называется по-другому. Это цель, достойная настоящей девушки, спортсменки и комсомолки. Так раньше писали в газетах и вещали с киноэкрана.
– М-да, так поступали настоящие пионеры, - чувствовалось, что Катя улыбнулась сквозь слезы.
Каукалов понял это и произнес невыразительным успокаивающим голосом:
– Ну... ну, Катюш! Держи хвост пистолетом, и все будет тип-топ.
– Слушай, тут вдруг всплыло. Я Майке записала телефон деканата на краешке стодолларовой бумажки, которую ты ей дал... Зачем-то он ей понадобился, этот номер.
– Ну вот, видишь, она ведь недаром спрашивала у тебя этот телефон. Загуляла, запила, закуролесила наша Майка!
– Но в деканат она не звонила.
– А это, Катюшкин, совершенно ничего не значит.
Тут Каукалов не к месту вспомнил, что в газете "Московский комсомолец" он иногда натыкается на объявления типа "20 декабря из дома ушла Тыквина Секла Арбузовна, 1979 года рождения, проживающая по адресу Демократический тупик, дом № 642, кв. 1046. Напралялась к своей подруге в Выхино и по дороге исчезла. Была одета в шубу из норки, шапку из меха соболя и высокие кожаные сапоги с золотыми пряжками. Если кто-нибудь видел её или что-нибудь знает о местонахождении, просим сообщить в отделение милиции по телефону такому-то...".
И объявлений этих становится все больше и больше, люди уже начали пропадать среди белого дня - пропадают и, как правило, потом не возвращаются.
– Надо ждать, - произнес Каукалов назидательно.
Через два часа он позвонил опять - все то же, никаких новостей. Холодная липкая тоска, ощущение опасности, отступившие было, приблизились вновь. Он выпил водки - налил полный, до краев, граненый стакан и выпил. Водка не подействовала.
– Во, блин!
– выругался Каукалов, выглянув в окно.
– Поехать в Клязьму, что ли, привезти сюда маманю? А? Не то уж очень паскудно на душе. Будто кто-то туда наплевал.
Он поймал себя на мысли, что разговаривает вслух, словно сумасшедший. От этого маленького открытия ему сделалось ещё более тошно и страшно. По-настоящему страшно. Как не было страшно ни в армии, ни после нее.
Шахбазов изучал бумаги, взятые у бугая с полуперерезанной шеей по фамилии Сандыбаев.
Среди документов были и деньги - семьдесят тысяч "деревянных" и довольно новая, сложенная пополам стодолларовая купюра. Шахбазов внимательно осматривал каждую бумажку, каждый документ, прикладывал к глазам очки в модной золотой оправе, отодвигал их в сторону, снова прикладывал, - очков он стеснялся и надевал их редко...