Охота на сурков
Шрифт:
Священник промолчал.
Над восточным берегом озера Бьянко, припорошенным снегом, возвышалась монастырская гостиница. На шоссе ниже перевала взад-вперед двигались горные стрелки, скалывали лед, сыпали золу. Тут священник словно опомнился, зашептал:
— «Сфинкс»? Где это, мсье Бонжур? За вокзалом Монпарнас?
— Exactement, `a la gauche [96] . Вы не ошибетесь. Сходите, monsieur le cur'e. Не пожалеете.
Бонжур остановил свой огромный лимузин рядом с военным грузовиком защитного цвета, священник пожал ему руку и сдержанно улыбнулся, обернувшись к нам.
96
Точь-в-точь, и налево (франц.).
— Merci bien, Messieursdames, —
Полари кивнула небрежно, священник горячо пожал руку Бонжуру, который ему подмигнул, вышел из машины, надел черное кепи, и тут я, смущенный до глубины души, обнаружил, что предполагаемая сутана — это наглухо застегнутая ливрея из черного люстрина с потайной застежкой, что на нем бриджи и начищенные сапоги и что он шагает к стоящему неподалеку «ситроену).
— Черт побери! — вырвалось у меня. — Ecoutez [98] , как вы обращались к этому человеку? — остановил я вопросом Бонжура, который уже открыл дверцу, — Разве не «monsieur le cur'e»?
97
Благодарю, господа. До свидания (франц.).
98
Послушайте (франц.).
Слуга-шофер, слегка обалдевший:
— Лекоре, c’est ca [99] .
— Ле-ко-ре?
— Mais oui, monsieur. — Он по буквам произнес имя. — Un copain de Gen`eve [100] .
— Шофер банкира Трончина из Женевы, — бросила Пола, выходя из машины.
— Хи-хи! — громко хихикнул я.
— Чего ты смеешься? — спросила Ксана.
— Я принял его за священника.
99
Вот как (франц.).
100
Ну, конечно, мсье, мой приятель из Женевы (франц.).
— Ко-го? — взвизгнула Полари, и перышки ее взлетели. — Этого шофера?
— Хи-хи! Именно. Черный высокий воротник сбил меня с толку. Но самое смешное… — Я замолчал, не желая выдавать Бонжура, который помогал Йоопу выйти из машины.
— Хо-хо, — вырвалось у тен Бройки, какой-то едва различимый смешок. — Очень, очень любопытно. Во-первых, вы видите, как ко мне в дом забирается вор, любитель Гогена. Во-вторых, вы слышите, как на Дьяволецце жутко визжит свинья. В-третьих, путаете шофера с епископом, хо-хо… — Он покровительственно похлопал меня по плечу. — Вы, глубокоуважаемый сударь, разоблачены. — Его белесо-насмешливый взгляд скользнул по моему лбу, — Теперь-то вы признаетесь, что вам повсюду мерещатся всякие ужасы?
— Мне мерещатся ужасы. Я разоблачен. Мне мерещатся ужасы.
После завтрака в монастырской гостинице тен Бройка пересмотрел наш экскурсионный план (согласно которому мы должны были ехать в Поскьяво), выставив весьма сомнительный предлог: переезд-де через перевал при гололедице опасен, вдобавок он забыл шапку, а его лысая голова не переносит сильных ветров. Он приказал Бонжуру везти нас назад, в «Акла-Сильву», а оттуда в долину Берджель, в Сольо.
Бонжур подъехал к «Акла-Сильве». Участок вокруг дома был обнесен канавой и двухметровой стеной, так же как и дом, сложенный из желто-красного кирпича. Теп Бройка оставил нас ждать в своем роскошном экипаже. Pie успел он исчезнуть в доме, как я увидел, что три открытых окна каминной одно за другим закрылись. (Ага, после моей болтовни о «деле Моны Лизы» червь сомнения грызет его, хоть он и фыркал, что мне мерещатся ужасы!)
Мы оставили позади себя Малойю с ее ветром и съехали в Берджель; вместе с увеличением плотности воздуха у меня изменилось настроение и я полностью расслабился и даже легкую тяжесть «вальтера» в своем брючном кармане воспринял как помеху. Стремительный спуск в итальянское лето вернул краску на лица моих спутников и придал блеск их глазам, даже глазам Йоопа, который приказал вести машину по древней римской дороге. Недалеко от Промонтоиьо он назвал нам живописный замок на холме — Кастельмур.
— Кастельмур? Но ведь замок там дальше, на горе, у Стампы, кажется, тоже так называется?
— Тот замок был родовым поместьем графов Кастельмур. А этот, здесь, принадлежал первоначально роду Колана. Oclizo, другое их родовое поместье будто бы находилось в Домлешге.
— Что? Родовое поместье адвоката Гав-Гав? Развалина, поместье развалины.
В остроте Полы уже слышалось уважение. (Она, видимо, пригласит адвоката завтра к чаю.)
После Промонтоньо нам открылись заросли орешника, рощи шелковиц, кукурузные поля и — вот так сенсация — первые виноградники и увитые виноградом беседки. Замшелые низкие стены делят скошенные поля на аккуратные четырехугольники, уставленные копнами сена. Для меня залог: аллергической атаки не будет. Атаки не будет…
Но тут Йооп внезапно предложил: не ехать в Сольо, а вместо этого пересечь границу и заскочить к озеру Комо. Мое возражение, что меня и Ксану не пропустят из-за недействительных австрийских паспортов, он отверг: при блицпрогулке в пограничную область его голландского паспорта достаточно, чтобы поручиться за всех пассажиров машины. С удивительным упрямством настаивал он на своей прихоти: «завернуть на минуточку в Италию». Хотя от страха перед часовым он меня избавил, тем не менее я не пожелал ступить в царство фашизма. После долгих споров было решено: мы с Ксаной и юным псом пешком поднимемся от пограничной деревни Кастасенья через каштановый лес к Сольо и там на рыночной площади около восьми вечера встретимся с Йоопом и Полой, чтобы ехать домой.
Итак, через каштановый лес, Сирио чуть-чуть впереди. Неоглядный лиственный лес, кругом только листья, а не голубовато-зеленые кедровые иглы или ржаво-рыжая паутина одиноких лиственниц: только пронизанная солнцем листва. Сирио кувыркается, точно одержимый, в опавших листьях, глухо тявкает, вскакивает и торжественно предстает перед нами — круглые глаза горят из-под черных ресниц — в коричневом венке. Но в тот же миг без всякой торжественности мчит куда-то от пас, скрывается из виду. Где-то далеко-далеко слышен его юный гортанно-воинственный лай — первый лай с того дня, когда он был продан братьями Потифару. Мы поворачиваем, следуя повороту тропинки. Сирио с откровенным высокомерием облаивает стадо угольно-черных коз на полянке, его пасет и при этом вяжет древняя сморщенная старушонка вся в черном. Она беззвучно высмеивает Сирио, но нас не удостаивает даже взглядом; вяжет эта сказочная ведьма, по всей видимости, волшебный чулок, что излечивает от подагры.
На опушке большого каштанового леса, в стороне от вьющейся к Сольо тропинки, совсем маленькое кладбище — квадрат замшелых раскрошившихся стен чуть выше человеческого роста, ворота, разъеденная ржавчиной, зияющая дырами решетка. Двадцати шагов хватит, чтобы обойти кладбище, такое оно маленькое. И отслужившее: ни единой свежей могилы, ни единого надгробия. Только сорная трава, мох и два куста бузины. Штукатурка с внутренней стороны стены давным-давно облетела, осталось только что-то бесформенно белесое с едва различимыми следами фрески. Часть блекло-розовой детской ножки на клочке бледно-лилового облака, а над ним нечто вроде желтоватого ангельского крылышка. Курьезные следы фрески столетней давности.