Охота на «Троянского коня»
Шрифт:
– Вениамин Петрович, голубчик, – обратился Баташов к ротмистру, – вас не затруднит узнать, на месте ли Михаил Дмитриевич?
– Сейчас уточню у адъютанта, – вскочил Телегин, угодливо шаркнув ножкой. – Разрешите показать ваш новый кабинет?
Ротмистр направился впереди, Баташов и Воеводин за ним следом.
– Никак не могу отучить ротмистра от его жандармских привычек, – поморщившись, словно от зубной боли, негромко, чтобы не слышал ротмистр, промолвил Баташов, заметив недоуменный взгляд Воеводина. – Но работник он отменный, особенно по части сыска.
– Здесь. – Телегин распахнул дверь, пропуская генерала и нового сотрудника в небольшую светлую комнату, уставленную старинной мебелью красного дерева.
Уютно устроившись в кресле у стола, инкрустированного разноцветными породами дерева, на котором стоял лишь письменный прибор да лежала кипа газет с красными и синими отметками, Баташов, благожелательно
– Как вы все хорошо здесь устроили. Благодарю, Вениамин Петрович.
Выслушав похвалу, Телегин благодарно щелкнул каблуками и, повернувшись кругом, исчез за дверью.
– Присаживайся, Иван Константинович, в ногах правды нет, – предложил Баташов.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – промолвил Воеводин, присаживаясь на самый краешек стула.
– Оставим условности и этикет, – строго сказал генерал, – в нашем отделе я завел правило обращаться только по имени-отчеству. С остальными штабными, особенно с теми, с кем ты не знаком по прежнему месту службы, прошу соблюдать воинский этикет в полном объеме. Я думаю, тебя этому учить не надо?
– Мне все ясно, Евгений Евграфович, – понятливо произнес капитан.
– Ну, раз все понятно, то я хотел бы услышать твой рассказ о том, что происходит в Генеральном штабе и вокруг него. Что вообще в столице творится? Обмен информацией даже между фронтами как следует не организован, я уже не говорю об армиях… Мне интересно все, что касаемо разведки и контрразведки.
Воеводин, смущенно и доверчиво взглянув на генерала, деловито начал:
– После прибытия исполняющего должность начальника Генерального штаба Михаила Алексеевича Беляева, в доме на Дворцовой площади многое изменилось. Как вы, наверное, знаете, должность обер-квартирмейстера до сих пор остается вакантной, и потому все, что связано с военной разведкой и военным контролем, находится во взвешенном состоянии. Наши военные агенты продолжают присылать шифровки, но анализировать их некому. В делопроизводстве осталось слишком мало опытных специалистов…
– Но насколько я знаю, Михаил Алексеевич, хоть с неба звезд и не хватает, но человек трудолюбивый, исполнительный и аккуратный…
– Все это так, Евгений Евграфович, но это больше всего касается формальной стороны, где он уж больно докучлив и мелочен. Требует прибывать на службу только в военной форме и до мелочей соблюдать военный этикет. А что касается оперативного искусства, то он, чтобы не вводить в стратегическое планирование что-то новое, более соответствующее современной войне, в основу своих замыслов ставит порядком забытые, давно отмершие постулаты и теории, которые даже Суворов обходил стороной. Нравственный элемент, который сегодня составляет главный успех боя, он не понимает и с ним не считается. Поэтому на карте, на которой он орудует, нет людей. Есть кружки, означающие корпуса. Есть известное между ними расстояние, а всякий успех, который зачастую стоит десятков тысяч жертв, отражается на карте только тем, что наносится новый кружок, впереди старого. И печатают в газетах – такой-то город взят. А что это стоило усилий, потерь – эта область ему недоступна. Наверное, за подобное, нечеловечное, отношение к военной действительности, да еще из-за голого черепа, в Генштабе и прозвали его «Мертвая голова»…
– Неужели? – улыбнулся Баташов.
– В самом деле! – заверил Воеводин. – О контршпионской деятельности генерал Беляев даже разговора не ведет. Как вы знаете, с объявлением войны контрразведывательные органы штабов армий и военных округов на театре военных действий вышли из прямого подчинения Главному управлению Генерального штаба, перейдя под общее руководство штабов фронтов и отдельных армий. При этом, по имеющимся у нас данным, на местах положение о контрразведывательных отделениях в полной мере не соблюдаются, а многие из таковых отделений вовсе этих положений не имеют. В то время, как для успешности военного контроля прежде всего необходимо, чтобы все его органы, как на театре военных действий, так и вне его, руководствовались общими основаниями и поддерживали в известной степени связь между собой… Все держится на личной инициативе и предприимчивости. Хотя с первых же дней войны, по докладам начальников контрразведывательных отделений армий и корпусов, они столкнулись с довольно высокой активностью австрийских и немецких разведчиков. К примеру, уже в конце августа 1914 года сотрудниками Департамента полиции в непосредственной близости от Архангельска был задержан немецкий пароход, имевший на борту радиотелеграфную станцию. В том же месяце сотрудниками Главного управления Генерального штаба была раскрыта шпионская деятельность немецкого агента Бергхарда, работавшего под видом коммивояжера в Петрограде и Саратове. Военным контролем 3-го кавалерийского корпуса была задержана группа немецких шпионов, распространявших среди солдат корпуса антивоенные пропагандистские прокламации. В первые месяцы войны были выявлены австрийские разведшколы в Вене, Кракове и Кошице, где форсированно готовили профессиональных шпионов для засылки на территорию России. А в октябре сотрудники ГУГШ выявили факты участия турецких дипломатов в ведении разведывательной деятельности и развертывании панисламистской пропаганды на Кавказе и в Бухаре.
Поскольку начальный этап военных действий характеризовался у нас грандиозным всплеском патриотизма, это наложило свой отпечаток и на особенности контршпионской работы. Особенно после поражения в Восточной Пруссии и пленения десятков тысяч наших солдат и офицеров. Перед контрразведкой стала задача выявления завербованных иностранными спецслужбами военных, многие из которых после попадания на территорию России тотчас же приходили с повинной. Впрочем, несмотря на такие проявления верности присяге и долгу, случаи измены солдат, офицеров и жителей прифронтовой полосы были весьма нередки. К примеру, переправкой австрийских шпионов через границу стали активно заниматься жители прифронтовой полосы, получавшие за это от немцев вознаграждение в размере 20 рублей. Под воздействием официальной антигерманской пропаганды подобные случаи привели к тому, что в общественном сознании наметился «перенос комплекса отрицательных эмоций ненависти и ожесточения, связанных с образом внешнего врага, на образ врага внутреннего – „внутреннего немца“». В свою очередь, все это привело к повальной шпиономании и доносительству. Начальник Петроградского КРО в своих докладах не раз отмечал, что с первых же дней войны «как-то странно сильно стали говорить в столице о шпионаже немцев», а с фронта «шли слухи, что еврейское население чуть ли не сплошь занимается шпионажем». Последнее грозит превратиться в настоящую проблему, поскольку эту точку зрения разделяет даже военный министр. Ставка также находится под влияние антисемитских настроений, посчитав, что «евреи деятельно скрывают дезертиров, способствуют побегам нижних чинов и вообще стараются ослабить мощь русской армии». А так как даже высокообразованный офицерский корпус стал воспринимать российских евреев как пособников противника, то чего же следовало ожидать от простых солдат? Согласно докладам полицейских чиновников и начальников органов военного контроля в действующей армии укрепилось твердое мнение, что Генеральный штаб Германии всячески использует евреев, свободно владеющих немецким языком, для ведения разведывательно-диверсионной работы на территории России «из-за склонности многих из них к преступлениям всякого рода за деньги». И, как результат этого, евреи «фигурировали как обвиняемые или подозреваемые в трети всех дел, заведенных контрразведывательными отделами 2-й, 8-й и 10-й армий».
Отчасти такая ситуация стала возможной вследствие недостатков кадрового комплектования нашей службы. Это и понятно, ведь в органы по борьбе со шпионажем зачастую принимались строевые и жандармские офицеры, а также чиновники, многие из которых не имели никакого понятия ни о существе розыска, ни о технической его стороне.
Анализ подобной ситуации показывает, что, попадая под влияние предрассудков и стереотипов, такие сотрудники часто неадекватно воспринимали поставленные перед ними задачи по обеспечению безопасности войск и стратегических объектов. В большей мере страдало от этого местное население, подозреваемое в таких тяжелых преступлениях, как измена и шпионаж, независимо от наличия или отсутствия доказательств, не говоря уже о фактической вине.
– В настоящее время я вижу две главные проблемы контрразведывательной службы, – деловито подвел итог Воеводин. – Во-первых, придание национального и даже националистического характера контршпионской работе. Поэтому аресты подозреваемых в шпионаже проводились не в соответствии с наличием у органов военного контроля компрометирующих конкретное лицо сведений, а с связи с национальной принадлежностью этих лиц. Во-вторых, стремление контрразведчиков поставить знак равенства между изменой и германофильством повлекло за собой составление списков прогермански настроенных россиян, приравненных к изменникам и шпионам. Подозреваемые задерживались десятками и депортировались за Уральские горы.
Главное управление Генерального штаба, конечно, в меру своих сил и возможностей, пытается бороться с подобными проявлениями непрофессионализма собственных армейских и тыловых сотрудников. В наших инструкциях и приказах постоянно подчеркивается, что данные списки должны составляться с самым строгим разбором, дабы в них заключались только действительно неблагонадежные лица, о коих имеются более или менее обоснованные сведения, что они занимаются военным шпионством, но все эти меры пропадают втуне…