Охотники за каучуком
Шрифт:
— Ну и что? Тебе какое дело?
— …Вы разграбили и подожгли каучуковую плантацию француза?..
— А ты что, следователь?.. Не советую соваться, понял? Думаешь, я тебя испугался, с твоей обезьяньей рожей и черномазыми прислужниками?
— Придется дать урок этой старой макаке, — заметил Диого, не теряя ни в коей мере хладнокровия.
Он схватил наглеца за шиворот, вытащил из гамака и, держа на вытянутой руке, минуту изучающе смотрел на него, как ребенок на куклу. Затем с силой грохнул оземь.
— Меня зовут дон Диого, запомни!
— Ко мне, Геркулес! — завопил поверженный.
Из другого гамака выпрыгнул европеец в полотняных брюках, синей рубахе и бросился на негра.
Диого спокойно достал из-за пояса револьвер и нацелил его в грудь нападавшему:
— Прочь лапы, приятель! Я зла вам не желаю, но и вы ведите себя соответственно. Иначе я вас всех тут изрублю на куски и скормлю кайманам.
— Так бы сразу и сказал, — внезапно успокоился старик. — Что угодно от нас абсолютно неизвестному мне дону Диого?
— Скоро узнаете. Пока вы все четверо пойдете с нами, а этих паршивых индейцев отошлете.
— А потом что?
— Потом я скажу! Выполняйте…
В этот момент из шалаша стремительно вышла измученная бледная женщина с покрасневшими от слез глазами. На руках у нее был ребенок.
Она направилась к Диого, а сзади еще два малыша жались к третьему, лет десяти, отважно наблюдавшему за происходящим.
— Не знаю, кто вы, — обратилась к Диого женщина, — но умоляю, спасите нас! Пожалейте бедных детей. Они уже, возможно, лишились отца! Вырвите нас из рук этих палачей!
Диого, изумленный, минуту свирепо молчал, потом, так и не ответив на трогательную мольбу, обернулся к Жоао и произнес по-португальски:
— Это жена владельца плантации из Арагуари и его дети. Я ее видел только раз, но это точно она. Жоао, сын мой, ты родился в рубашке. Целый выводок беленьких — неплохая добыча! Сажай их в лодку, и поплыли!
ГЛАВА 4
Горе. — Собака. — Внезапное появление свидетеля несчастья. — Рассказ об ужасных событиях. — Что произошло в отсутствие хозяина. — Подготовка к обороне. — Шалаши и хижины горят. — Атака и отпор. — Горящие стрелы. — Отступление. — Окружены. — Отчаянное сопротивление. — Резня и разгром. — Пленники. — Напрасные поиски индейца Табиры. — Нужда. — Затопленная пирога. — Остатки прежней роскоши. — План похода. — Что могут трое мужчин и собака? — «Вперед!»
Как, в результате каких необычайных и страшных событий оказалась милая подруга Шарля Робена вместе с детьми во власти бандитов, сбежавших с каторги в Кайенне? Какое неведомое доселе горе обрушилось на многочисленное семейство серингейро? Что за буря разметала или уничтожила достойно и отважно завоеванное благосостояние?
Вы, наверное, помните, как охотник за каучуком почти чудом, лишь благодаря вмешательству индейца мундуруку Табиры, вырвался из рук негодяев и нашел на месте своего чудесного дома дымящиеся головешки.
Несчастный молодой человек, на долю которого и так за последние двое суток выпало слишком много испытаний, почувствовал, что силы покидают его, — он мысленно представил себе ужасные последствия постигшего его горя. Робен легко смирился с материальными потерями. В конце концов, что могла значить для неустрашимого колониста утрата состояния в сравнении с горем, постигшим его как мужа и отца!
Боже, что стало с теми, кого он любил больше жизни?.. С его женой, нежным и хрупким созданием, чью сущность можно выразить в двух словах: любовь и преданность… С детьми, дорогими крошками, которых все в колонии так любили!
Только отпетых негодяев не растрогали бы прелесть и невинность! И кто, кроме чудовищ, мог бы напасть на беззащитных, едва начавших жить ребятишек! В чьей же преступной власти оказались они теперь?
Шарль, конечно, предполагал, чьих это рук дело. Ему казалось, он видит, как безобразные индейцы мура, возглавляемые каторжниками, идут на приступ колонии… Вот они беспощадно расправляются с растерявшимися рабочими, хватают его жену и детей, издеваются над ними, оскорбляют и уводят куда-то в глубь диких земель.
Сраженный ужасной догадкой, француз тяжело осел наземь, словно сломался какой-то внутренний стержень, державший его.
Понемногу Шарль пришел в себя и обнаружил, что находится на берегу бухты, в тени дерева манго. Сюда перенес его перепуганный обмороком хозяина индеец. Преданный слуга постарался найти место, откуда Шарлю не был бы виден обуглившийся остов дома. Потом Табира, не зная, что предпринять, — люди его племени, маловпечатлительные по натуре, никогда не теряют сознания от каких бы то ни было потрясений — принялся неловко тереть серингейро, словно с ним приключился солнечный удар.
Очень скоро острая боль кольнула колониста в сердце. Вместе с сознанием вернулась мука. Он все вспомнил.
Табира же, радуясь, что хозяин очнулся, выражал свой восторг пронзительными криками и оживленной пантомимой. Как вдруг в ответ ему раздался скорбный вой.
Из тянущихся вдоль берега кустов выпрыгнула огромная собака, израненная, с окровавленной мордой. Она бросилась к Шарлю и принялась облизывать его, поскуливая от радости.
— Боб! Это ты, хорошая моя собака, — проговорил серингейро дрогнувшим голосом, признав друга.
Услышав свое имя, Боб и вовсе зашелся лаем, изо всех собачьих сил ласкаясь к хозяину. Потом, словно что-то вспомнив, сел, снова взвыл и кинулся обратно в кусты.
Шарль, зная, насколько умен пес, понял, что это неспроста. Он уже собирался, несмотря на слабость, двинуться за ним, как вдруг собака снова выпрыгнула из зарослей, а за ней вышел бледный, измученный человек, едва державшийся на ногах.
Мужчина в изодранных лохмотьях с трудом продвигался вперед, опираясь левой рукой на черное от пороха ружье. В правой он держал топорик с окровавленными лезвием и топорищем. По щеке у него тянулся длинный шрам, кровь тонкими струйками засохла на почти обнаженной груди, испятнав разорванную одежду.