Охотники за Костями
Шрифт:
— Хорошо. Сержант Геслер, ваш взвод и еще два.
— Четвертый и Девятый, Адъюнкт.
Она прищурилась, смотря на Кенеба: — Кулак? Это ваши воскресшие взводы.
— Четвертый — взвод Смычка…
— Ради Худа. Его имя Скрипач, — бросила Адъюнкт. — Самый плохо охраняемый секрет нашей армии.
— Разумеется. Мои извинения, Адъюнкт. Взвод Скрипача и Девятый — это… это взвод Бальзама. О Бездна! Геслер, вы собрали кучу бузотеров.
— Так точно, сэр!
— Разрешаю. — Кенеб нерешительно поглядел на Тавору.
— Адъюнкт, могу посоветовать, чтобы "Силанда" всегда прикрывала ваш флагман с
Геслер изобразил на лице насмешку и ткнул Буяна в бок. — Они не доверяют нам.
— Если учесть, что им известно… не удивлен.
— Да, и я тоже. Черт побери, они умнее, чем я думал.
— Сержант Геслер, — сказала Адъюнкт, — идите отсюда. И капрала забирайте.
— Слушаюсь, Адъюнкт.
Моряки ушли. Адмирал Нок тихо вздохнул и произнес: — Адъюнкт, нужно сказать, мне… полегчало.
— Когда "Силанда" перешла к этим идиотам?
— Нет, Тавора. От неожиданного прибытия выживших в И'Гатане, с такими солдатами как Скрипач, Каракатица, Геслер и Буян и… и… — он поглядел на Быстрого Бена и Калама, — и вы тоже. Преображение вашей армии, Адъюнкт, было… ощутимым. Командиры часто забывают о роли прославленных ветеранов — особенно для молодежи, для неопытных солдат. Прибавим к этому их необыкновенную способность выживать даже под улицами И'Гатана. — Он покачал головой. — Весьма ободряющее развитие событий.
— Согласна. — Тавора глянула на Кенеба. — Именно эти солдаты в самом начале переделали то, что все сочли ужасным знамением, в знак силы. Никто из нас этого сразу не понял, но именно на первом параде в Арене родились Охотники за Костями.
Все уставились на нее. Тавора недоуменно подняла брови.
Кенеб прокашлялся. — Адъюнкт, Охотники могли родиться в тот день в Арене, но первый вздох они сделали вчера.
— То есть?
— Мы тут гадали, — сказал ей Калам, — откуда это украшение. То знамя, что вы собственноручно передали капитану Сорт и колдунье Синн.
— Ах, это. Не могу приписать инициативу себе. Рисунок знака принадлежит руке Т'амбер. Насколько я знаю, в ее семье были златокузнецы, она сама в юности провела в ученичестве несколько лет. На мой взгляд, церемония поднятия знамени — только подтверждение того, что уже существует.
— Адъюнкт, — возразил Кенеб, — им было нужно ваше одобрение. Чтобы все стало реальным. Не хочу вас рассердить… но прежде вы были адъюнктом. Вы принадлежали Лейсин. Были ее собственностью.
Лицо командира сразу стало холодным и сердитым. — А теперь? Говорите, Кулак.
Но ответил ей Калам: — Теперь вы принадлежите Четырнадцатой.
— Вы наша, — сказал Кенеб.
Дальше говорить в таком ключе было нельзя, и все это понимали. Все ясно. Да, момент полной ясности. Но на лице Таворы появилось выражение растущего… неудовольствия. И страха.
Вначале эти эмоции показались им неуместными. Если только…
"Если только она не может ответить нам столь же искренней преданностью".
И тогда родилось сомнение — будто змейки вылезли из яиц, вонзая тонкие, ядовитые зубы в присутствующих. Все они прочитали истину на ее лице.
"Откровение. На лице женщины со сверхчеловеческой выдержкой…"
Ящерица дернулась, возвращаясь к жизни, взлетела с насеста, кувыркнулась в воздухе и пронеслась над берегом, приземлившись под боком сломанного штормом большого дерева;
Сегодня, пять дней спустя, Бутыл находился на палубе "Силанды", прячась между носовой надстройкой и грудой отрубленных голов, которые Буян звал "мое мозговое сокровище". Да, забавно… однако Бутыл понимал, что глаза немертвых пронизывают ветхий брезент, смотрят на него. Ожидают. "Чего? Проклятие, я не могу вам помочь. Бедные дурачки. Вам придется смотреть и дальше!"
У него много других забот. Так много, что, честное слово, он не знает с чего начать.
Он видел знамя с эмблемой, которое Адъюнкт вручила Фаредан Сорт на том собрании, что сошло за военный трибунал. И немой девице Синн. Бутыл знал, что она на самом деле не немая. Просто она мало с кем говорит, кроме брата Шипа. Эмблема… на серебряном поле городская стена в рубиновом пламени; под городом холм из золотых черепов. Похожесть на знак Сжигателей Мостов не была случайной. "Просто гениально. Т'амбер гениальная женщина".
К концу того же дня стальные иголки и шелковые нитки засновали в грубых пальцах, более или менее умелых; солдатские плащи обрели новый знак Четырнадцатой Армии. Конечно, остались и костяшки пальцев, как и птичьи косточки и просверленные зубы.
Пока все лучше, чем могло бы быть. Первые дни Бутыл и его друзья ощущали всеобщее внимание. Это нервировало; он все пытался понять, что таится за жадными взглядами. "Ну да, мы живые. Неправдоподобно, да, но тем не менее верно. И что вы в нас видите?"
Воспоминания о времени под руинами города всплывали в каждой паузе между словами. Они подпитывали ночные кошмары выживших — Бутыл уже привык просыпаться от сдавленного вопля кого-то из солдат его взвода — Улыбы, Каракатицы или Корабба Бхилана Зену'аласа. Воплю непременно вторили крики со стороны соседних взводов.
В их отсутствие сослуживцы, согласно обычаю, вскрыли вещмешки и поделили оставшиеся вещи и оружие. В первый день возвращения солдаты понесли всё это обратно. На закате каждый выживший имел больше, чем до начала похода — и мог лишь в изумлении взирать на кучу брелоков, пряжек, застежек и амулетов, заштопанных плащей, почищенных ватников, починенных портупей и ремней. И кинжалов. Кучи кинжалов, самого личного и изящного из видов оружия. "Последний довод бойца. Инструмент, позволяющий забрать собственную жизнь во избежание куда худшей участи. И какой смысл из этого извлечь?"
Неподалеку Корик и Тарр скрючились над игральными костями (Тарр нашел их среди приношений). Матросская версия: ларец с крышкой, глубокий, чтобы не дать костям выпасть при качке; на нижней стороне оправленные железом орлиные когти, позволяющие прочно установить набор на палубе или скамье галеры. Тарр все время проигрывал — уже раз двадцать — и Корику и Улыбе, но не сдавался. Бутыл еще не видывал человека, столь страстно желающего быть высеченным.
В каюте капитана поместились Геслер, Буян, Скрипач и Бальзам; разговор они вели беспорядочный и вялый. В глубокой тени под столом для карт скорчилась Игатана, крыса Бутыла… "Мои ушки, мои глаза… мои болящие соски".