Охрана
Шрифт:
Держались на нем местные деревня и села. Много их тут разбросано по волнам лесов, могучих по-таежному, богатых, почти не тронутых городской рукой. Совхозы здесь были и план был, и зарплата, но стекольный заводик все одно местной жизни какую-то силу давал, уверенность.
Геннадий при деле был, деньги, пусть и небольшие, имел. А зачем ему деньги большие, городские? Здесь же все есть. Соли да сахара, хлеба да селедки в магазине всегда можно купить, крупы кое-какой, не гречки, конечно, но в последние годы даже рис, к примеру говоря, всегда можно было взять в сельпо. А все остальное ему лес давал да руки. Без дела он никогда не сидел и не лежал. До девяносто первого года, когда весной разругался с начальством
А уж если ты со стеклом умеешь обращаться да душу в свое дело вкладываешь, да товар твой идет на ярмарках, то завистливо смотреть на хозяйский дом не будешь. Потому как сам себе построить сможешь хороший дом.
– У меня и прадед на этом заводе работал, и дед, уже после революции, и отец до войны, – говорил не спеша, в такт шага Генашка. – И ничего. Жили-были, детей растили. И сам я хорошо жил. Раз в год, а то и чаще, мог по стране поездить, в дом отдыха, а то и в санаторий. А тут на тебе. Новые русские пришли. Будто кто-то их сюда звал. Прямо скажу, хуже монголов они ведут себя. Может, они и есть татары какие-нибудь недоделанные, а, как ты думаешь, Федор Иванович?
– Не знаю, вроде бы наши, – сказал Бакулин и испугался своего ответа: а вдруг не то что-нибудь сказал, вдруг оплошал.
Очень уж нехорошую тему завел Генашка, скользкую тему, странную, опасную. Здесь, конечно, поле, ветерок, позади деревня, впереди лес, никакой прослушки не может быть, никаких подвохов. Но все же муторно как-то на душе, хуже чем с крутого бодуна. Выпили-то они вчера не много. Не любил напиваться вдребодан бывший полковник, да и Генашка приблудился к ним, когда уже совсем завечерело. Три стопки он махнул под соленый огурец и на веранду отправился. Не с похмельной одури разговорился он, не с похмельной ломоты душа Бакулина заробела, опечалилась, насторожилась. Что-то тут было не так.
Все у него, у Генашки, были хорошими. И цари, и капиталисты, и коммунисты, и Сталин, и Хрущев, и Брежнев. Только новые русские у него плохими оказались, завод, понимаешь, закрыли. Ну разве так можно ругать самое высокое к тому же действующее начальство? Это что же он надумал?
– Воздух тут замечательный! – вздохнул бывший политработник, пытаясь вырулить разговор на нейтральную тему, природную.
– Да уж надышаться у нас можно за неделю на год. – Генашка даже говорил не деревенским языком, будто подменили его поутру.
Бакулин знал кое-что запретное, секретное, но все эти секреты быстро стареют, и потом он и не таких Генашек видел, и никогда он не терял самообладания.
А тут какой-то сморчок деревенский ведет его за строчками и пытается разболтать, разговорить. Ну не чудак ли он?
– Места у нас хорошие. Генералы даже приезжают жить сюда, на что уж люд избалованный.
Бакулин чуть не поперхнулся: да разве можно так о генералах? Скорее бы поле заканчивалось.
– А далеко отсюда то место, где строчки растут или сморчки? Как ты думаешь, соберем на жареху?
– Это уж как Петька с Орехова. Он после себя ни одного гриба не оставит. Ничего. За ручей сходим. Тут недалеко. Ты, я вижу, крепкий человек. Деревенский, поди?
– До четырнадцати лет в деревне жил, – коротко ответил Бакулин, не понимая, куда клонит собеседник.
– Вижу, кость крепкая, – похвалил бывшего полковника бывший стеклодув. – В случае чего и до ручья дойдем.
– Почему не дойти, – ободрился Федор Иванович, но рано он развеселился.
– А то я тут ходил однажды с генералом, умора! Нет, не с нашим. Наш-то совсем домосед. К нему как-то в гости совсем уж настоящий генерал пожаловал. На машине высокой, ненашенской. Посидели они дома всю субботу, а в воскресенье меня призвали. Я так и оробел. Чего, говорю, изволите? А гость-то его и говорит: «Хочу, браток, по грибы сходить. С малых лет по грибы не ходил. А любил это дело! Белых хочу собрать своей жене сам лично. Ты, говорят люди, все грибные места тут знаешь». – «Так точно», – отвечаю ему по уставу. Вот маета была! Поехали мы на джипе в лес. Остановились на лысой горе, дальше машине хода нет. Обиделся генерал: «Ну и лес у тебя. На машине нельзя проехать!» Машина-то, я ему в ответ, иностранная. Она здесь никак. Придется на своих двоих. «Я отступать не привык, генералом бы не стал», – он мне в ответ. Да корзину взял, и пошли мы. Я впереди, генерал чуть сзади, а за ним жлобастый парень. Такой здоровый – куда там нашему Илье Муромцу.
– Геннадий, а дочери твои обе во Владимире живут или как? – Бакулин ясно дал понять человеку, что генеральские истории его не интересуют по штату. Но обычно немногословный Генашка в этот раз был сам на себя не похож.
Он просто измучил Бакулина, рассказывая о генерале с двумя звездочками. По лесу-то он ходить не умеет, хоть и молодой. Изнемог весь от жары, от комаров и оводов. Неженка какой-то, а не генерал. Только упрямый очень. Это у него было, ничего не скажешь. Грибы пошли один к одному. Генерал так разошелся, будто тебе ребенок. Эх, говорит, шампанского не взял. Сейчас бы выпили, резкость навели и вот эти малюсенькие беленькие в бутылку бы укладывали. Зачем, я его спрашиваю, в бутылки грибы укладывать? Шефу своему подарил бы. Царский подарок, брат. Наши цари с французскими королями так вино шампанское на грибы обменивали. Странные какие-то у нас генералы пошли. В Чечне порядок навести не могут, а о царских подарочках думают.
Бакулин уж и не рад был, что пошел с ним в лес, но вдруг Генашка умолк, повернул с тропы, осмотрелся, нам туда, сказал, и вскоре они вышли на делянку, окруженную молодым березняком поляну, ровно расчерченную полосами сосновых посадок. Сосенки – годика по три им – выделялись из порыжелого майского хлама крепким зеленым цветом, впрочем, не бросавшимся в глаза.
– Петьки здесь еще не было, – сказал Генашка, и Федор Иванович увидел гриб, нагнулся, и они надолго замолчали, позабыв друг о друге.
Сморчки собирать легко. Темно-коричневые, сморщенные головы их на слабых ножках выглядывали то тут, то там из прошлогодней травы, устилавшей хрупким покровом неглубокие грядки, из которых через два-три метра торчали мохнатые остроголовые колоколенки сосенок.
Распогодилось. Повеселело. Делянка небольшая, от силы сотня грядок по двести-триста метров длиной. Бродили по ней два взрослых человека, почти ровесника, около полутора часов. Бакулин притомился. Но форс держал.
– Мало грибов, – услышал он голос Генашки и испугался: неужто за ручей придется идти?
– Хватит на жареху, – ответил он уверенно и направился к бывшему стеклодуву.
У того грибов в полкорзины на три сковороды. Генашка, глянув в корзину Бакулина, скептически качнул головой и сказал:
– Урожай плохой, однако. Я здесь по пять корзин набирал, если Петька в похмелье бывал.
– А может быть, он здесь прошелся?
– Не-ет.
Бакулин посмотрел на часы, сказал строго:
– Обедать пора.
– У вас, военных, все по расписанию, – пожал плечами Генашка, и они пошли домой.