Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
Девушка посмотрела на пробивающиеся сквозь листву деревьев лучи красного вечернего солнца, и память стала относить её в тот день, который ей едва ли удастся забыть.
Она вспомнила, как родители, когда спал зной, отпустили своих детей строить «хлебного принца». И она была в их числе. Уже была готова половина чучела, как кто-то вдруг заметил яркие белые блики, разлетающиеся от солнца. Их было так много и они были настолько странными, что дети совсем забыли о пугале – все смотрели наверх. В определенный момент, как по команде, блики эти разлетелись в разные стороны и с дикой скоростью стали пронизывать облака. Перед взором ребят открылась стая светящихся птиц. Страх охватил их всех, но был это не тот страх, который заставляет людей с криками бежать к своим домам и прятаться в укромном месте. То был страх, от которого немели конечности, грудь сдавливало, то был страх, который вселял в сердце разум и заставлял сходить его с ума, подстрекал выпрыгнуть из тела,
Из птиц вышли какие-то бледные люди, только они были больше, гораздо больше взрослых. Они начали забирать детей: одного за другим, отводя их в самое сердце раскрытого металлического цветка. Никто не пошевелился, никто не сопротивлялся. И Юна тоже. Но когда пришла её очередь, один из бледных гигантов протянул руку, чтобы схватить девочку за плечо, как вдруг резко отдёрнул её, едва коснувшись пальцами кожи. Его взгляд, полный ужаса обратился к соплеменникам. Он, ярко жестикулируя, дал своим товарищам какой-то особый знак, и они оставили её в покое. Все титаны отвернулись тогда от нее, и пошли прочь. Стоило металлической птице закрыться и оторваться от земли, как в тот же момент волной к Юне пришли все чувства, затёкшие ноги подкосились, и она упала на траву. Она пыталась закричать, но во рту не осталось ни капельки влаги, а горло по ощущениям напоминало наждачную бумагу. Единственное, что она смогла выдавить из себя с дикой болью, был невразумительный тихий хрип. Она смотрела на то, как уводят её друзей, и не могла ничего сделать. От отчаяния и горя она заплакала.
– Я смутно помню, как птицы сложились и поднялись в воздух. Я помню лишь, что очень долго плакала, пока не услышала крики за спиной – меня подняли на руки и отнесли домой. После – я отключилась и проспала четверо суток. Почему меня не забрали с ними – я не знаю. Я вообще не могу здраво мыслить, когда вспоминаю те минуты. Возможно ли вообще трезво оценивать такое после пережитого стресса? Порой, в моей душе рождаются лишь смутные воспоминания того страха. Конечно, они намного слабее и тусклее чувств, что я пережила тогда, но я уверена, что даже эти воспоминания на порядок выше любо ужаса, что я чувствовала до этого. Они зовут меня. Днём они принимают облик знакомых мне людей и предметов, но я понимаю, всё, что я вижу – лишь маски. А после захода солнца в моей собственной комнате из теней и выступающих из мрака мебели, одежд и всякой утвари ко мне являются ночницы. От них нельзя спрятаться под одеялом или под кроватью – их взгляд пронизывает всё вокруг… кроме света. Но от свечей трудно дышать – только не от дыма, а от внезапно накатывающего чувства опустошённости. Так и живешь, задыхаясь: то от страха, то от тревожного ощущения надвигающейся безысходности. И ничего не спасает. Разве что луна, и когда я там…
Юна таинственно замолкла. Она глядела впереди себя невидящими глазами. Пар вдруг понял, что она разговаривает уже не с ним, а сама с собой. Она была одна. Нет, не одинока, а именно одна. Между этими понятиями: одиночеством и единением порой очень сложно со стороны найти разницу, в то время как между ними лежит пропасть. Она не закрылась в своей раковине, подобно моллюску, убегая от всех проблем, она не обнесла себя стеной замкнутости. Она была костром, разгоревшимся от своих воспоминаний и нахлынувших на неё чувств и стирающим всё вокруг себя. Не в первый раз она так загоралась, но все, кто были тогда рядом, старались разжечь сильнее в ней этот огонь – они обращались в ветер и дули на неё, как на затухающие угли. И она гасла, потому что ветры эти были чересчур сильными и чересчур холодными. Но так было раньше, не теперь. Пар не был штормом, не был бурей – он был осенним листопадом, незримо присутствуя и одаривая разгорающееся пламя касанием сухих веток своих пальцев и шёпотом пожелтевших листьев. От этого костёр в юной девушке лишь сильнее разгорался, преобразуя всё вокруг не в тихую беседку на окраине деревни, а в свой собственный оторванный от реальности мир – мистическое пристанище, куда она уходила на свидание со своей душой, своими мыслями и надеждами. Пар сгорал рядом с ней, объятый её дыханием, стуком сердца, взмахом ресниц. Но не полностью – он не исчезал в ней, а становился частью неё. Всегда, где бы он ни находился: среди друзей, семьи, однокурсников, в весёлой и шумной компании – он чувствовал себя бездомным, сиротой, ищущим приюта в чужих сердцах и находящего лишь временный ночлег. И даже когда он не был один – он оставался одинок. И вот впервые он нашёл место, куда он может прийти отдохнуть и больше не уходить, место, где он может остаться, место, которое он может назвать своим домом. Это не был уютный уголок среди деревьев – это была душа человека, это была Юна – очаг, готовый согреть его, мир, позволяющий влиться в него, стать его частью. А это уже много – это чересчур много! Это гораздо больше гостеприимности, доброжелательности и дружелюбности, ибо первое видит в тебе гостя, чужака, а второе и третье предлагает добро и дружбу. Пламя Юны не предлагало ничего – оно затягивало в себя, затягивало самоотверженно, безжалостно, ибо не было оттуда иного выхода, как предательства.
Она обняла его, приглашая в свой мир. Он приник к её груди, растворяясь в её тепле. Реальность уплывала всё дальше и дальше, размывая в общем гуле дрёмы играющую в отдалении музыку, продолжающееся гуляние, свист ветра и шелест листвы. Они ещё долго просидели так, молча, вслушиваясь в стук сердец друг друга. Только одно тревожило юношу: теперь, как и тогда, на танцевальной площадке, Пар готов был поклясться, что слышит в груди девушки два сердца.
Сколько бы ни выпадало на долю человека – всё рано или поздно переходит на жёлтые страницы его памяти, на которых все приятные моменты становятся ещё более прекрасными, а все несчастья переписываются заново, приобретая уже совсем другой характер. Все события в головах людей обволакиваются паутиной мудрости и они, повзрослевшие, как пауки, стараются опутать в свои сети и любимых детей, чтобы уберечь их от излишних неприятностей. Только вот излишних ли? Так, люди в тихой деревне год за годом научились справляться со своим горем, жить дальше и даже быть счастливыми.
Так же и Пара захлестнули многие проблемы по дому. Времени на то, чтобы тосковать не было. Он погрузился в научные исследования, а в свободное время либо вырезал по дереву, либо посвящал свободные часы Юне. Они очень сблизились, и это явно не нравилось Солане. Она всячески пыталась помешать их встречам: придумывала дочери различные дела, наказывала за незначительные проступки, запирая дома, а по ночам наглухо закрывала оконные ставни, так что с появлением первых звёзд совершенно нельзя было увидеть, что происходит там, за закрытыми дверями. Несколько раз в глубокую ночь Пар пробирался к их дому и стучал в окно своей подруги, но ему так никто и не открыл.
Но в одну из таких ночей, когда он пришёл чуть раньше обычного, он увидел, как какая-то фигура, словно призрак, проскользнула мимо стены дома нелюдимой соседки. Это было больше похоже на ветер, вдруг поднявшийся с земли и потянувший за собой уснувшие тени. Но ветер в ту ночь дул в совершенно другую сторону, и это выдало сумеречного фантома. Пар проследовал за ним.
По дороге не встретилось ни души. Всё село уже спало крепким сном. Следуя за тенью, Пар вышел к Карбскому морю. Ночной странник вышел на берег, и лунный свет осветил его. Это была Юна. Но она была другой – совсем не той, которую он знал. Её глаза пылали страстью, холодной страстью, присущей либо богам, либо камням. Она была одержима, словно загипнотизированная, она выполняла какую-то чужую волю. И лишь спустя несколько мгновений Пар понял, что это была воля океана. Юноша притаился за валуном и стал наблюдать.
Юна сбросила с себя тёмную накидку, и Пар увидел, как изящные изгибы её тела обтекает серебристое длинное полупрозрачное платье. На нём тонкой блестящей паутинкой были изображены фантастические сцены из глубоководного царства, жители которого двигались, плавая среди складок, как в аквариуме, отражая в своих контурах мягкий свет тоскливой и сонной луны. Когда волны окатывали ноги молодой красавицы, вода и морская пена поднимались по тонкой ткани, складываясь в изящные морские узоры. Это была именно та девушка, которую Пар видел на море в ночь своего прибытия.
Юна тихой и медленной поступью направилась навстречу волнам. Погрузившись в них, она начала – нет, не плыть – танцевать в воде. И волны, закручиваясь в спираль, поднимали её высоко в небо и опускали, рассыпаясь фонтаном по водной глади. Они кружились вокруг неё, гнались за ней, убегали от неё – вели себя так, будто были её домашним питомцем. Они качали её на качелях, убаюкивая, словно собственную дочь. А девушка звонко смеялась, и голос её доносился как будто из другого мира, существующего несколько секунд раньше.
Наигравшись, красавица прошла по каменистому берегу и села лицом к морю на вынесенное океаном бревно. Она начинала тихо напевать себе под нос какую-то песню и выжимать при этом свои длинные изумрудные волосы. Необъяснимый порыв холодной страсти, движущий ей тогда, когда юноша увидел её, прошёл, и на берегу сидела всё та же добрая и милая Юна, которую Пар знал с детства.
Если б была я звездой
Да над миром, над водой,
То свою родную мать
Стала светом бы ласкать,