Океан. Выпуск пятый
Шрифт:
1 ОКТЯБРЯ
Ким Сухих привык больше всего ценить свою независимость. Жил неоседло, бездомно. Зато сам себе был хозяином. Но поближе к сорока, когда холостяцкие прелести приедаются, потянуло и его к оседлому бытованию. И Даша Беседина тем взяла его, что не потребовала никаких от него жертв: «Живи как живется. Неволить не стану!» А Кима самого потянуло испробовать чистенького Дарьиного уютца. Приелось быть одному. Но тут-то и обнаружилось препятствие для их мирного и ровного бытия — Славка-шельмец. Малый вздорный и неприкаянный. После восьмилетки сунулся в техникум —
Сам-то Ким с семнадцати лет кормил себя. Времечко было скудное, неласковое. И отправился он, полусирота, в свое долгое кочевье со стройки на стройку, какие тогда разворачивались вдоль родных берегов. Доводилось баржи грузить, таскать на собственном горбу мешки с цементом. И кирпич разгружать, и бревнышки вынимать из трюмов да с палуб. И все на плечах, на руках… Это позднее стали прибывать механизмы, и он поднялся на кран и за механика, и за капитана. Словом, не задарма ему эта «плавбаза» хлопотная досталась: повидал он виды на своем веку, заслужил.
Однако и Славка ведь тоже не в роскоши рос, а как и сам Ким — безотцовщина. Считал Ким Прокофьевич, с подобным себе они проще поладят. Да не тут-то было. Отчима он сторонится, будто нелюдя какого. И ведь ни словечком Ким его не задел, вместо сына родного пригласил жить к себе в рубку. «Успеем и дома друг дружке надоесть», — нахально отверг сопляк его предложение. И где ночует — неизвестно.
Да Славка не то что на него, а и на дядю Володю ноль внимания. Почему-то с ходу к Петрову прильнул. И готов с тем о чем-то лясы точить хоть сутками напролет. А борода и рад-радехонек, что напал на такого редкостного слушателя, забивает парню башку. Славку пора к настоящему делу приспосабливать, нацеливать на самостоятельную профессию, а краснобай этот заливает ему тары-бары-растабары. Про влияние солнечных лучей на красу девичьих очей. Или про то, как некий старорежимный купчина позабыл на острове котел. И по той якобы причине стал остров именоваться Котельным.
Когда они с Дарьей еще только женихались, Киму говорила она: «Мальчик у меня есть…» И представлял себе он стриженого мальчугашку — впору нос утирать. А встретил длинногривого, норовистого, необъезженного жеребчика. Не то чтобы отцом, а и по имени-отчеству Кима не назвал ни разу. И в кого получился такой неуступчивый? Ведь сама Даша женщина отзывчивая, сердобольная. И всякой нужде готова помочь.
А вчера вот она проявила мужскую твердость. Дело было так. Буксирчик рвануло в сторону, и он застыл на месте. Машина разом перестала постукивать, и буксирные дуги завибрировали. Пенье дуг всполошило всех. Дарья, к счастью, оказалась на палубе. Шлюпку спустила мигом. И так споро и ловко расцепила она подчалки и освободила буксир от барж, что позволила судну сманеврировать.
Прежде Киму не доводилось видывать ее в деле. А тут прямо-таки залюбовался, как она верпы заводит — одна в шлюпке. И на борт команды лебедке подает. Снимает верп с планшира, вяжет к нему конец каната, а другой конец заводит на лебедку. Теперь уже ни одну из барж не снесет на мель. И «Водник», освобожденный от барж, успел послушно соскочить с «кошки».
А затем сбурлачили общими силами караван поштучно: где Ким тянул своим краном, а где подталкивали
Сам Княжев пригласил верповальщицу к себе наверх и ручку жал прилюдно: «Спасибо тебе, Дарья Корнеевна!»
Но вода, несмотря на пролившиеся дожди, все убывает и убывает. И морозец наплывает встречь — грозит сковать реку. А даже и при шуге ледяной, пусть самой легкой, самой текучей, таких оборотов, как последний Дарьин с перечаливанием, не произвести. Баржи неподатливыми делаются, неповоротливыми. Тем более и русло становится все коварнее. Прежние мшары, тянувшиеся по побережью блеклыми половиками, сменяются каменистыми обрывами. Рукава дробятся на узкие протоки. Сближаются щеки берегов. И мнится, что вот-вот сойдутся вплотную и сдавят суда, сплющат и изломают.
Особенно тяжко бывает в сумерках, от которых за полярное ясное лето отвыкли и глаз и воображение. В полутьме любой предмет видится крупнее самого себя. И скалы береговые возрастают до небес.
С того дня, как Славка нагнал их в пути, словно подменили Дарью. Нет прежнего тепла. На кране у мужа она уже не задерживается, будто стыдится кого-то.
— Брось ты хоть на ночь своего Славочку! — требует Ким.
— А он вовсе и не со мной ночует. Его Петров подле себя пристроил!
— Вот привадит он к себе малого — не оторвешь!
— И что в том дурного? — резонно заметила Дарья. — Пора и ему к какому-то берегу причаливать.
— Слишком высок для него тот берег! Чтобы на него взобраться, нужно к наукам терпение иметь…
— Что верно, то верно — отстал Славка от учения.
— И к ремеслу ни к какому не пристал.
— А все же он к таким людям тянется, у кого можно ума-разума набраться.
— Стало быть, не ко мне? — вконец разобиделся Ким.
Поняв свою оговорку, она поласковее склонилась к нему:
— Да уж не ревнуешь ли ты, Кимушка дорогой? — И, обхватив мужа за крепкую шею, сама чмокнула в губы.
Он высвободился из ее объятий: ласка некстати не смягчила его.
— Петров не девка, чтобы к нему ревновать, — попробовал поставить он все на должное место. — А ты капризам всяким потакаешь. Ну, с какой блажи он за тобой пострекал?
И враз поскучнела Даша. На широком, с легкой рябинкой лице ее промелькнула тень отчуждения. Она и сама-то не приспособилась к новой зависимости, а сын хоть рослый, да не взрослый — ему и того труднее…
— Чего тебе от него надо? — потребовала она от мужа.
— Хотя бы уважения.
— Хотя бы… Этого, между прочим, заслужить следует.
— Прикажешь выслуживаться перед сопляком? — отвернулся от нее Ким.
На «Водник» Дарья возвращалась помрачневшая. Она чутко прислушивалась к звону падавших с весел капель и пыталась заставить себя о чем-нибудь думать. Но не думалось.
3 ОКТЯБРЯ
В пути всякое случается. Можно было ждать худшего, а такая мелочь, как поломка двигателя на кране, не должна была задерживать караван и не задержала. Ким сам попросил: не жди, братва, мы вас нагоним!