Олений заповедник
Шрифт:
– Я никогда этого не делал.
– Вы что, хотите сказать, что эта статья врет?
– Ну, знаешь, Мак, – сказал я, – ни одна газета никогда не допускает ошибок.
Он что-то буркнул и передал вырезку гвардейцу. Гвардеец заговорил с акцентом южанина.
– Слушайте, почему вы пишете свою фамилию так странно, через «е»? – спросил он.
– Об этом надо спросить моего папашу.
– Он был каторжником, да?
– Мой отец выступал в разных качествах, – сказал я.
– Да, – сказал футболист, – он был каторжником.
Я сел на кровать, так как они занимали оба кресла, и стал медленно и старательно вскрывать пачку сигарет, и, по-моему, руки у меня при этом не тряслись. Но вот поднести огонь к сигарете было уже выше моих возможностей. Я понятия не имел, приехали ли они в Дезер-д'Ор на день и зашли ко мне, чтобы провести часок, или все это было какой-то большой ошибкой.
– Прежде чем мы пойдем дальше, – сказал я, – вы не могли бы показать мне ваши документы?
Мы посидели так с минуту, а потом футболист достал из нагрудного кармана бумажник и протянул мне внушительно выглядевшую карточку с печатью Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности и словами «следователь по особым делам», напечатанными жирным шрифтом под фотографией с паспорта. Фамилия его была Грин, Харви Грин.
– Ну, так что вы хотите? – спросил я.
– Выяснить кое-что о двух-трех людях, включая вас самого.
– И что же вы хотите выяснить?
– Вопросы задаем мы. На случай, если вам неизвестно, у вас могут быть небольшие неприятности.
– Не вижу никаких неприятностей, – сказал я.
– Скажи-ка мне, парень, Пулу Майерс – красная? – спросил гвардеец.
Я рассмеялся.
– Знаете, я никогда не знал ни одного красного. Я просто никогда не бывал в этих кругах.
– Но ведь ты же знаешь Чарли Айтела, верно, приятель?
– Да, знаю.
– А Айтел якшался тут с людьми, политически сомнительными.
Мне немного полегчало.
– Ну так он, наверно, сообщил вам их имена.
– Конечно, – сказал Грин.
– А ну расскажите мне про Пулу, приятель, – потребовал гвардеец.
– Мы никогда не говорили о политике.
– О чем жевы говорили? – спросил Грин.
– О личном.
– У вас были личные интимные отношения?
– Разве вам не известен ответ?
– Мы ждем его от тебя.
– Я любил Лулу, – сказал я.
Рот Грина скривился в презрительной гримасе.
– Ты хочешь сказать, что состоял в грязных и противозаконных отношениях с ней.
– Я так не считаю, – сказал я.
– Значит, ты так не считаешь, – сказал Грин. – Потому что если бы считал, то такой ирландский парень не общался бы с этими извращенцами.
Тут я очень испугался. Единственное, что соответствовало фамилии Грина, это его глаза – они были варено-зеленого цвета. На память мне пришел полицейский с такими же варено-зелеными глазами, который пришел к нам в приют, потому что несколько приютских мальчиков устраивали набеги на кондитерские магазины. Он допрашивал меня целых полчаса и наконец довел до слез, заставив признаться, что я развлекаюсь сам с собой. И меня охватила тревога – это самое подходящее слово, – что то же произойдет со мной и сейчас.
Но лишь немногие полицейские умеют все время держаться как команда, и гвардеец на какое-то время избавил меня от Гоина. Я подозреваю, что они с Грином немного надоели друг другу. Так или иначе, гвардейца интересовали другие вещи в большей мере, чем состояние моей души.
– Тебе повезло, приятель, подцепить кинозвезду, – сказал он с юмором превосходства, но в голосе его чувствовалось также и то, что он скорее всего зарабатывает сто двадцать долларов в неделю и в пригороде его ждут жена и дети. – Тебе, должно быть, доставляло удовольствие получать большие счета за право лечь в постельку.
Тут я почувствовал, что передо мной открывается некий выход из положения. И, к собственному удивлению, улыбнулся и сказал:
– У вас хороший инстинкт по выуживанию подробностей личной жизни.
– Я знаю достаточно, чтобы понимать, что ты считаешь себя лихим малым, – сказал гвардеец.
– Я не бахвалюсь.
– Ну и не бахвалься. Всем известно, что кинозвезды – ледышки, – сказал гвардеец. Он пригнулся в кресле и явно начинал злиться. А Грин сидел и печально покачивал головой. – Ты не согласен, что они ледышки? – повторил гвардеец.
– Это зависит от мужчины, – осторожно произнес я.
– Да, – сказал гвардеец, – это твоя теория. – Он раскраснелся. – Ну так расскажи нам, раскаленная кочерга, расскажи про Лулу. – Но не успел я еще подумать, что бы им подбросить, как гвардеец снова заговорил. – Я слышал, – начал он, – что Лулу… – И говорил целых две минуты. Нельзя сказать, чтобы он обладал богатым воображением, но, во всяком случае, у него было определенное мнение по этому вопросу, а потому он молол и молол языком. – Да ни одна уважающая себя девица по вызову не станет разговаривать с ней, – закончил он.
Я призвал на помощь все свое мужество и проявил его в большей степени, чем обладал.
– Если вы намерены меня допрашивать, – сказал я, – я хочу включить запись.
Гвардеец тут же умолк. Улыбка сбежала с его лица, как и возбуждение, сменившееся озадаченным видом. А мне меньше всего хотелось видеть его озадаченным. На какой-то миг у меня появилась уверенность, что я зашел слишком далеко и что, когда все закончится и я буду лежать в больнице со сломанной челюстью и загипсованным плечом, они станут щипать меня, чтобы привести в чувство и я мог пробормотать полицейскому стенографу: «Да, признаюсь, я был смертельно пьян и свалился со стола».